– Я не знаю продолжительности стандартного галактического года, – сказал он, – но она не может значительно отличаться от длительности нашего года. А сколько тебе будет, Пел, когда ты умрешь?
– Не знаю. Надеюсь прожить еще лет тридцать.
– Следовательно, восемьдесят два года. Вы мало живете и разделены на две половины. Невозможно. Непостижимо. А ведь мои далекие предки были подобны вам и жили на Земле. Но некоторые из них покинули Землю, чтобы основать новые поселения на планетах у новых звезд – чудесные миры. Их было множество, и все прекрасно управлялись.
– Не такое уж множество. Всего пятьдесят, – нарочито громко возразил Тревайз.
Бандер бросил на Тревайза взгляд, в котором несколько поубавилось надменности.
– Тревайз. Так тебя зовут?
– Голан Тревайз мое полное имя. Я говорю о том, что космонитских планет было пятьдесят. Число наших планет измеряется миллионами.
– Значит, ты знаешь историю, которую я хотел поведать вам? – чуть растерянно спросил Бандер.
– Если смысл истории состоит в том, что существовало только пятьдесят Внешних миров, то нам она известна.
– Для нас дело не только в количестве, ничтожный получеловек. Для нас важно еще и качество. Их было пятьдесят, но таких, что всем вашим миллионам за ними не угнаться. А Солярия была пятидесятой, последней, следовательно, самой лучшей. Солярия во всем превосходила другие космонитские планеты, а они все превосходили Землю.
И только мы здесь, на Солярии, поняли, как должна быть прожита жизнь. Мы не толпимся, не бродим стадами, как животные и как люди на ваших планетах и на Земле, и даже как те, что жили на других космонитских планетах. Мы живем каждый сам по себе, у всех есть роботы-помощники, а друг друга видим только по видео и лишь тогда, когда пожелаем. В непосредственный контакт друг с другом мы вступаем крайне редко. Прошло много лет с тех пор, как я видел перед собой человека так, как теперь вижу вас, но, впрочем, вы – всего лишь полулюди, и, следовательно, ваше присутствие вовсе не ограничивает мою свободу – не более, чем ее может ограничить корова или робот.
Справедливости ради надо сказать, что когда-то мы тоже были полулюдьми. Хоть и совершенствовали мы свою свободу, хоть и становились единоличными хозяевами множества роботов – свобода наша все же не была абсолютной. Для воспроизводства детей нужно было спаривание. Можно было, конечно, взяв у людей сперму и яйцеклетки, проводить процесс оплодотворения in vitro, а последующий рост эмбрионов поддерживать искусственно в автоматическом режиме. Детям для полноценного воспитания вполне хватило бы заботы роботов. Все это было вполне осуществимо, но полулюди не пожелали отказываться от побочных радостей оплодотворения, вследствие которых развивается извращенная чувственная привязанность, лишающая людей свободы. Надеюсь, вам понятно, что с этим нельзя мириться.
– Нет, Бандер, – ответил Тревайз, – потому что мы не меряем свободу на ваш лад.
– Это из-за того, что вы не знаете, что такое свобода. Вы никогда не жили иначе как в толпе, и вы не знаете иного образа жизни, кроме постоянного рабства – даже по пустякам унижаетесь то перед одним, то перед другим, или, что столь же подло, заставляете других исполнять вашу волю. Откуда здесь возьмется какая-то свобода? Свобода – возможность жить так, как ты хочешь! Только так, как хочешь. Но я отвлекся.
Затем настало время, когда люди с Земли вновь стали странствовать и просто заполонили космос. Другие космониты, пусть не столь обуреваемые стадными инстинктами, как земляне, пытались конкурировать с ними.
Мы, соляриане, не пытались. Мы предвидели неизбежный крах такого образа жизни. Мы ушли под землю и прервали все контакты с Галактикой. Мы решили остаться самими собой, чего бы то ни стоило. Мы создали роботов и оружие, защищающее кажущуюся пустой поверхность планеты, и оно превосходно сделало свою работу. Прилетавшие корабли уничтожались, а потом перестали прилетать. Планету сочли покинутой и забыли, на что мы и надеялись.
А тем временем мы работали под землей над решением наших задач. Мы осторожно, ювелирно изменяли наши гены. Мы терпели неудачи, но добивались успехов и продвигались вперед. На это ушло много столетий, но в конце концов мы стали полноценными человеческими существами, соединившими мужское и женское начала в одном теле. Мы умеем испытывать полное удовлетворение по собственному желанию и производить детей, когда захотим, оплодотворяя яйцеклетки для последующего развития под заботливым надзором роботов.
– Гермафродиты, – резюмировал Пелорат.
– Так это называется на вашем языке? – равнодушно откликнулся Бандер. – Я никогда не слышал такого слова.
– Гермафродизм – мертворожденная ветвь на древе эволюции, – сказал Тревайз. – Любой ребенок становится генетическим дубликатом своего родителя-гермафродита.
– Послушайте, – сказал Бандер, – вы смотрите на эволюцию как на игру с попаданиями и промахами. Мы же можем моделировать своих детей, если пожелаем. Мы можем изменять и улучшать гены и порой так и делаем. Ну вот мы и пришли. Войдемте. День кончается. Солнце уже не греет так, как надо, и нам будет намного удобнее внутри.
Замка на двери не было. Она распахнулась, как только Бандер и трос гостей приблизились, и сразу же захлопнулась позади. Внутри не было окон, но, как только вошедшие направились в большую комнату, напоминавшую пещеру, стены ожили и засветились. Покрытый коврами пол мягко пружинил под ногами. Вдоль стен стояли неподвижные роботы.
– Это, – пояснил Бандер, показывая на противоположную двери стену, с виду ничем не отличавшуюся от других, – мой обзорный экран. С его помощью я могу наблюдать за планетой, но это никоим образом не ограничивает мою свободу, поскольку никто не заставляет меня им пользоваться.
– А если вы пожелаете видеть кого-то на своем экране, а он, допустим, этого не хочет, – вы же не можете его заставить, – заметил Тревайз.
– Заставить? – недоуменно переспросил Бандер. – Каждый может делать, что ему вздумается, если это не будет мешать мне делать то, что я хочу.
У экрана стояло единственное кресло, в которое и уселся Бандер.
Тревайз оглянулся, гадая, не появятся ли в комнате еще кресла. Но откуда им было взяться? Разве что из-под пола.
– Вы позволите нам присесть? – спросил он у Бандера.
– Как вам угодно.
Блисс улыбнулась и села на пол. Пелорат последовал ее примеру. И только Тревайз упрямо продолжал стоять.
– Скажи же, Бандер, – сказала Блисс, – сколько людей живет на вашей планете?
– Говори «соляриан», получеловек Блисс. Слово «люди» осквернено. Так называют себя полулюди. Мы могли бы называть себя «совершенными людьми», но это звучит громоздко. «Соляриане» – самое подходящее слово.
– Хорошо. Сколько соляриан живет на планете?
– Точно не знаю. Нам нет нужды считать. Около двенадцати сотен.
– Только двенадцать сотен на всей планете?
– Целых двенадцать сотен. Вот опять вы за свое. Для вас важно количество, а для нас – качество. Вы не в силах понять истинной свободы. Если бы другой солярианин взялся оспаривать мое абсолютное господство над любым участком моего поместья, роботами, животными или постройками, моя свобода была бы ограничена. Поскольку другие соляриане существуют, ограничения свободы сведены к минимуму за счет расселения всех таким образом, чтобы контактов между нами не происходило. В условиях, близких к идеальным, на Солярии может разместиться ровно двенадцать сотен соляриан. Станет больше – свобода сразу ограничится и жизнь будет невыносимой.
– Это означает, что у вас каждый ребенок должен быть на счету и смертность равна рождаемости, – неожиданно заявил Пелорат.
– Естественно. Это условие необходимо соблюдать на всякой планете мира со стабильной численностью населения – даже на ваших, скорее всего.
– Безусловно, – кивнул Пелорат и умолк.
– Мне вот что интересно, – сказал Тревайз. – Каким образом вы заставили мое оружие парить в воздухе? Вы не объяснили этого.
– Я предложил тебе поверить в колдовство или чудо. Но ты ведь отказался принять такое объяснение?
– Еще бы. За кого вы меня принимаете?
– Может быть, тогда ты согласишься поверить в сохранение энергии и необходимый рост энтропии?
– Да, пожалуй. Не могу же я поверить, что за двадцать тысяч лет вы изменили эти законы или хотя бы переделали.
– Конечно нет, получеловек. А теперь вдумайся. Там, снаружи, светит солнце. – Бандер грациозно повел рукой. – Но не везде. Есть и тень. На солнце теплее, чем в тени, и тепло самопроизвольно передается от освещенных мест к затененным.
– Не надо мне лекции читать, – буркнул Тревайз. – Это я знаю.
– Но, вероятно, ты знаешь это так хорошо, что не задумываешься об этом. А ночью поверхность Солярии теплее, чем объекты за пределами ее атмосферы, так что тепло самопроизвольно излучается поверхностью планеты в космос.
