А потом радостные вопли сангриан слились в ритмичный гортанный клич. Они пели:
— Барт! Барт! Барт!
Снова и снова, песнь победы, пробуждения и преклонения:
— Барт! Барт! Барт!
Вопреки отвращению и ужасу, породивших эту песнь, Фрейден почувствовал, что не способен сопротивляться адскому призыву. Он плыл по волнам всеобщего поклонения. И неподдельное, гадкое в своей чистоте великолепие момента перекрыло все остальное, просачивалось в мозг и сердце, испепелило недавно увиденный скотский порыв насилия, бесчеловечный шабаш крови.
Затерявшийся где-то в потемках сознания голосок еще слабо подавал протест, но разве мог заставить замолчать одержимо поющих людей! Его народ! Они несли Барта над собой, как талисман. Герой Революции, поглощенный безобразным триумфом тупых уродов, в объятиях того могущественного любовника, сопротивляться которому не в силах ни один человек.
И только на миг, словно пламя свечи под ураганным ветром, промелькнуло что-то вроде болезненного укола — Барт увидел Вильяма. Рожа Вандерлинга напоминала маску, слепок неприкрытой бешеной зависти.
Когда Барт уже стоял на пороге своей хижины, звуки ликующего лагеря — смех, медленно угасающие победные крики, гомон солдат, устраивающихся на ночлег, — обвили его плечи как мантия, обласкали, согрели, слились с другим воспоминанием — его имя, разносимое тысячью глоток, когда Герой ехал на плечах сангриан через джунгли, луга и десятки буйно веселящихся деревень. Фрейден понял, что возбуждение от пережитого триумфа и сознание собственного величия по-прежнему будоражат его, окружая горячей золотой аурой. Эта песня — больше чем жизнь! Барт шагнул внутрь хижины, остановился, прямо-таки кожей ощущая свою мощь. Свой дар, зажигающий небо и раскручивающий Вселенную. Почувствовал, как естество его разбухает до немыслимых размеров.
София, стоявшая спиной к Барту, резко повернулась, принялась что-то говорить, но потом застыла; ее губы лишь беззвучно шевелились, глаза широко распахнулись от изумления, почти граничащего с поклонением. Потому что в красных сумерках силуэт Барта окутал золотой венец, черно-красный контраст светотени выразительно прописал хищный профиль. В этот миг бег времени остановился. По остекленевшему взгляду подруги Барт понял, что причуда освещения и животный жар разнузданных эмоций соединились в сверхъестественный алхимический сплав и заставили женщину увидеть Барта таким, каким он видел себя сам, — торжествующим, налившимся кровью, поднявшимся над суетой бытия — почти богом.
Без единого слова София положила руки Барту на плечи; ладони медленно заскользили по его груди; она опустилась на колени, расстегивая ему пояс. Одежда медленно упала на пол. Движения эти напоминали некое священнодействие. София дотрагивалась до его обнаженной кожи так, словно та была какой-то странной субстанцией, с которой женщина никогда прежде не встречалась.
Она испустила глубокий вздох — удивления, подчинения, преклонения. В то же время это был гордый стон собственничества, обладания тем, кто превыше всего остального жалкого мира. Ее глаза превратились в два глубоких зеленых омута. Стоя на коленях, обняв Барта руками за талию, она приняла его в себя, поглотила взорвавшуюся плоть, насладилась экстазом, перелившимся в нее. Глубоко отпила из бездонного колодца победно набрякшего естества.
И когда разгоряченные любовники наконец оторвались друг от друга, Фрейден внезапно почувствовал себя совершенно отрезвевшим, как если бы сумасшедшая магия всего этого дня без остатка перетекла из него в подругу. В эту минуту на пороге хижины память вернулась к нему, и долгая дрожь пронзила тело.
— Соф… — смущенно пробормотал он.
Не поднимаясь с колен, София взглянула на него — Барт заметил, что изумленный блеск исчез из ее глаз, — и улыбнулась кривой мрачной улыбкой.
— Знаю, Барт, знаю! Когда я увидела тебя там… такого, то ощутила нечто… схожее… Король горы. Мой король, моя гора. Я вдруг возомнила себя… королевой. Королевой той же горы, просто потому, что я твоя. И потому что ты принадлежишь мне.
Фрейден уставился на нее, не в состоянии вымолвить ни слова. София всегда служила для него чем-то вроде трофея: самая красивая и упрямая женщина. Женщина, доступная избранным. Лучшая женщина для лучшего мужчины. Как еда, импортируемая выпивка и дорогие сигары. Она подтверждала особый статус Барта, Парня Номер Один. Осознать, что она чувствует по отношению к нему то же самое, — удар ниже пояса.
— Соф, — проговорил он наконец, — Господи, какая же мы подходящая парочка! Мы так похожи, что даже страшно становится…
Она поднялась на ноги, взгляд ее теперь понимающе усмехался.
— Нам не отделаться друг от друга. Король и королева горы. И если гора рушится, мы летим вниз вместе. Камо грядеши… Лучший мужчина и его лучшая женщина. — София рассмеялась холодным лающим смешком. — А мы ведь лучшие, Барт, не так ли? В конце концов, ты сказал мне это сам, Бесподобный Вождь.
Фрейден рассмеялся вместе с ней.
— Тщеславная сука! Сексуальная психопатка!
Она запустила пальцы в его густую черную шевелюру, легко поцеловала в кончик носа.
— Выбирает одного, чтобы оставаться с одним!
Барт не мог сдержать улыбки, глядя на трех добровольцев Народной Армии, втиснувшихся вслед за ним в кабину шлюпки. Колоритный народец, нечего сказать! Челюсти плотно сжаты, спины намертво прилипли к переборке, глаза шныряют туда-сюда — только бы не смотреть на мониторы, ведь шлюпка несется над просторами Сангрии с головокружительной скоростью. Это и забавляло Барта, и раздражало. После пяти дней безумной гонки сангриане так и не сумели адаптироваться к реальности полета.
Слишком уж симптоматично для уровня сырого материала, с которым приходилось работать. Как взятые порознь солдаты, да и просто как люди, сангриане оставляли желать лучшего. Для них не существовало понятий правосудия, свободы, общественного блага, вообще того, что хотя бы отдаленно напоминало «идеал». Не так давно они бездумно повиновались малейшей прихоти Киллеров. Теперь сражаются на стороне Народной Республики, просто потому, что их убедил наглядный пример: черные гиены тоже смертны… Жуки перестали приносить пользу… повиноваться Братству и Киллерам значило умереть с голоду… Фрейдену удалось создать из себя более мощную боговдохновенную фигуру, нежели Пророк Боли, — только и всего! Олухи больше боялись снипганов и героиновых Тыкв Вильяма, чем Киллеров или Братства.
Благородный народ Сангрии…
