– Беги, Высокий Дом! Ради меня беги! Ради жизни! Ради здоровья! Силы!
Добежав до края поля, они как будто пересекли невидимую границу. Люди, толпившиеся впереди у нескольких домишек, двинулись им навстречу с криками: «Бог! Бог! Высокий Дом!»
Их вдруг охватило такое же возбуждение, как юношу, что сопровождал бегуна. Они встретили бегущего воплями и слезами радости. Женщины бросались ему наперерез, позабыв о детях, затерявшихся среди мелькания быстрых темных ног. Он медленно бежал по узкой улочке, и мужчины присоединялись к нему. Тут же стоял слепой старик, тощий и скрюченный, как посох, на который он опирался, стоял, подняв руку и повернув голову к бегущему, выкатив мутные, словно кварцевые, белки; и, слепой, он кричал со всеми:
– Жизнь! Здоровье! Силу! Высокий Дом! Высокий Дом! Высокий Дом!
Вскоре бегун, увлекая за собой юношу, оставил позади очередную деревушку; а женщины все смеялись и кричали друг дружке:
– Ты видала, сестра? Я дотронулась до Него!
Высокий Дом все так же бежал вперед и все так же поправлял жезлом неудобную шапку с непреходящим раздражением и, если уж на то пошло, недоумевая больше прежнего. Теперь к нему присоединялось мало людей, когда он пробегал по деревне, да и те, едва деревня кончалась, тут же отставали, все, кроме худощавого юноши. Они останавливались, задыхающиеся, но с улыбками на лицах, а Высокий Дом и его спутник бежали дальше, только подпрыгивали завязанные узлом концы царской юбочки. В наступившей тишине слышались лишь удалявшиеся тяжелое дыхание и глухой топот ног. Мужчины брели назад в деревню, где их ждали расставленные на грубых столах посреди улицы кувшины и кружки с густым пивом.
Когда топот бегущего окончательно затих вдали, слепой, который еще долго стоял у дороги, опустил руку. Он не присоединился к деревенской толпе, но повернулся и, нащупывая палкой дорогу, направился по жнивью, а потом сквозь густые кусты к реке, выбрался на чистое место под пальмами, где илистая почва не была в шестигранниках трещин. Здесь в тени пальм сидел мальчик – ноги скрещены, руки безвольно лежат на бедрах, голова опущена, отчего единственная прядь волос, оставленная на его голове бритвой, свесилась до колена. Он был худ, как и слепой старик, хотя не столь темнокож; и его юбочка была ослепительно белой, не считая следов, оставленных прибрежной лозой и пылью.
Слепой сказал в пространство перед собой:
– Все. Они уже далеко. Теперь мы этого не увидим еще семь лет.
Мальчик безразлично ответил:
– Я не ходил смотреть.
– С ним бежал юноша, тот, которого прозвали Болтуном. Он ни на минуту не закрывал рта.
Мальчик встрепенулся:
– Надо было сказать об этом раньше.
– Зачем?
– Тогда я пришел бы посмотреть.
– Разве Болтун твой отец, а не Бог?
– Я люблю Болтуна. Он рассказывает такие сказки, от которых небо становится невесомым. И он живет.
– Он – что?
Мальчик раскинул руки.
– Он просто живет.
Слепой опустился на землю и положил палку на колени.
– Сегодня великий день, принц. Ты, верно, это знаешь?
– Няньки рассказали мне, потому я и убежал. Великий день… Это значит, что надо стоять на солнце и при этом не шевелиться. Я после всегда болею. И еще, надо подымать столбы дыма, произносить всякие слова. Есть, что велит ритуал, надевать, что велит ритуал, пить, что велит ритуал.
– Это так. Но что с того? Твои шаги звучат как шаги маленького старичка. Но сегодня Бог покажет, что Он всесилен, и, может быть, тебе тоже станет лучше.
– Как Он это покажет?
Слепой на миг задумался.
– Если речь идет об этом, то как Он может поддерживать небо и подымать воду в реке? Но Он это делает. Небо всегда у нас над головой; а вода в реке вновь подымается, как прежде. Это чудо.
Принц вздохнул:
– Я устал от чудес.
– Мы живы благодаря чудесам, – сказал слепой. – Я покажу тебе кое-что. Видишь пальму слева от тебя?
– Солнце слепит, не могу смотреть.
– Ну ладно. Но если мог бы, то увидел бы зарубки на стволе. Нижняя, на ладонь от земли, – это Отметка Скорби. Если вода не подымалась выше, людям приходилось голодать. Сколько тебе лет? Десять? Одиннадцать? Такое случилось, когда мне было немногим больше, и Бог, который царствовал тогда, выпил яд.
– Люди голодали? И умирали?
– Да. Мужчины, женщины, дети. Но Бог могуч, Он великий любовник, – хотя у него всего двое детей, твоя сестра и ты, – великий охотник, великий чревоугодник и великий бражник. Вода постепенно достигнет Отметки Доброй Еды.
Не обращая внимания на солнце, принц с интересом посмотрел на дерево.
– А на макушке – что это за Отметка?
Старик тревожно покачал головой:
– Однажды, не могу сказать когда, было пророчество, что вода подымется так высоко. Рассказывают, Отметка была сделана Богом, но вода никогда еще не доходила до нее. Слишком много – хуже, чем мало. Вода затопит весь мир и будет плескаться у ступеней Дома Жизни. Эта Отметка, – он наклонился и понизил голос, – называется Отметкой Конца.
Принц выслушал его молча, и слепой чуть погодя ощупью нашел его ногу и похлопал по колену.
– Ты этого еще не понимаешь. Но ничего. Однажды, когда меня не станет и Бог вступит в вечное Сейчас в Доме Жизни, ты сам станешь Богом. Тогда и поймешь.
Принц поднял голову и выкрикнул отчаянно и упрямо:
– Не хочу быть Богом!
– Что это такое? Кто тут так кричит?
Принц беспомощно колотил кулачками по сухой земле:
– Не буду Богом! Не заставят они меня!
– Тише, дитя! А если б тебя услышали – ты обо мне подумал?
Но принц вперился в бельма слепца, словно мог его заставить видеть:
– Не буду… не могу. Не могу я сделать так, чтобы река разливалась, или поддерживать небесный свод… мне все снится… тьма вокруг. Все рушится. Я погребен – ни пошевелиться, ни вздохнуть…
Слезы ползли по щекам принца. Он хлюпал носом и утирался грязной рукой.
– Не хочу быть Богом!
Старик заговорил громко и строго, словно пытаясь заставить принца опомниться:
– Когда женишься на принцессе, твоей сестре…
– Не собираюсь жениться, никогда, – неожиданно взорвался принц. – Нет, никогда. Особенно на Прекрасном Цветке. Если играешь с мальчишками, это всегда – охота, а я устаю бегать. Девочки только и хотят, что играть в мужа и жену: я должен ерзать на них и тоже устаю, тогда они сами это проделывают, пока у меня не начинает все плыть перед глазами.
Слепой помолчал.
– М-да, – выдавил он наконец. – М-да.
– Хотел бы я быть девочкой, – сказал принц. – Красивой девочкой, у которой нет других забот, как краситься да носить красивую одежду. Тогда меня не смогли бы превратить в Бога.
Слепой почесал нос:
– Ни поддерживать небесный свод? Ни заставлять воду в реке подыматься? Ни убивать жертвенного быка, ни поражать мишень?
