— Так как же она могла появиться на свет, если ее отец другого генетического происхождения? — в бешенстве закричал я. — Почему ни одна искусственно осемененная самка гориллы не дала потомства от человека? Почему?
— Стоп, стоп! Если это научная дискуссия, то позвольте ответить вам, заодно развив свою гипотезу. Почему? Да потому, что человек и обезьяна генетически не родственны! А вот мы с вами, пришельцами с Альфа Центавра или Тау Кита, мы с вами родня, одного генетического корня! Очевидно, в незапамятные времена твои предки — которые были и моими! — прилетели на Землю и остались на ней, дав начало человечеству, которое, увы, забыло, откуда оно родом! Они, а не дарвиновские обезьяны с отсутствующим промежуточным звеном дали начало нашему человечеству! А вы, на своей Альфе Центавра или 62-й Лебедя, более цивилизованные, чем мы, одичавшие потомки космических колонистов, заинтересовались, что стало теперь с их родичами, порожденными былыми космическими переселенцами. Вот почему у тебя дети от земной женщины! Вот почему ты неотличим от человека, если не считать такого второстепенного фактора, как несколько меньшие пропорции.
— Ты балаболка под научной маской. И если не я, то другие твои коллеги тебе это еще докажут.
— Нет, сперва докажи мне, что ты — человек.
— Что требуется для этого? Разбить твои золотые очки, вышибить твои золотые зубы? Это убедит тебя?
— Тебе никогда не сделать этого, ибо гуманоид гуманен и не способен решать спор насилием. Недаром ты фашиста перцем угощал, а не пулей. Теперь-то понятно. Объяснение однозначно.
Мы не заметили, как в оставленных открытыми дверях появились академик Анисимов и моя Аэль. Изумленные, они, может быть, уже давно слушали нашу перепалку.
Ревич увидел их и изменился в лице, расплылся в улыбке и, обращаясь к Николаю Алексеевичу, произнес:
— Надеюсь, академик простит мой чисто научный эксперимент. Это была шутка, Аэлита Алексеевна, научная шутка. Ведь вы сами участвовали в подобных мероприятиях. Помните „пир знатоков“? Мне хотелось показать, как рождаются научные сенсации, которыми потом оболванивают людей. Многого, ах, многого можно добиться научной логикой, каковой пользовались почтенные и непочтенные софисты. Я заканчиваю представление. Финита ля комедия! И я приношу искренние извинения как всем своим слушателям, так и тебе, Алексей Николаевич, бесценный мой человек и фронтовой друг.
Аэль то бледнела, то краснела. Я старался взять себя в руки.
Мне было очень тяжело разочароваться в старом друге. И я заставил себя многое понять в нем. Он изменился? Да, конечно, изменился, приобрел новые черты, стремления, но… Клянусь, где-то внутри он все-таки остался знакомым мне Генкой. Мне потом удалось еще раз поговорить с ним по душам.
— Зачем ты затеял этот балаган? — спросил я его.
— Слушай, Алеха! Ты был далек от таких проблем, которыми нам, ученым, заниматься считалось „неприличным“. Я имею в виду НЛО, неопознанные летающие объекты, попросту летающие тарелки. Все мы, ученые, отмахивались от них, а они существуют, понимаешь, Алеха, существуют. Я сам исследовал загадочное биофизическое поле, которое остается на месте их посадки. Кварцевый излучатель и морской хронометр с гарантированной ошибкой в 0,01 секунды в сутки на месте зафиксированной свидетелями посадки отстают за сутки на две секунды! Неслыханно для таких точных приборов! Отмечено излучение. Наконец, зафиксированы контакты, якобы имевшие место у людей с гуманоидами, похожими, черт возьми, на тебя! Дело дошло до того, что в 1978 году вопрос рассматривался на Генеральной Ассамблее ООН о возможной попытке вторжения инопланетян на Землю. Эта версия не была отвергнута на Высшем международном форуме. Всем странам, членам ООН, было предложено вести наблюдение своими национальными средствами и ставить ООН в известность о результатах. Понимаешь, Алеха! Это „неприлично“ для почтенного ученого, но я всерьез допустил, что открою в тебе гуманоида, и старался „взять тебя на пушку“, прости, говоря нашим старым „партизанским языком“, потом пришлось спустить все на тормозах. Допускаю, что я ошибся, ты не раскололся, но… пойми и меня. Разве не должен был я устроить тебе такое испытание? А вдруг ты оказался бы гуманоидом?
— Вот была бы тебе слава, — усмехнулся я.
— Жаль, не вышло, — обезоруживающе пожал плечами Ревич. — А все-таки я верю в инопланетный разум. И всякий истинный ученый должен быть начеку и не сбрасывать со счета возможности инопланетного контакта. Не все инопланетяне могут оказаться такими славными парнями, как ты, Алеха! Я-то тебя видел в деле в Беловежской Пуще. Ну прости. Пришлось укрыться за щит „ортодоксальности“, иначе не пробьешь себе пути. Вот так, друг.
Я старался понять бывшего Генку, ныне профессора. Неужели профессорское звание так обязывает?»
Глава четвертая. ЛЕДЯНОЙ РИФ
«И вот я снова среди льдов, как когда-то в дни своей юности в Карском море. Здесь в Южном Ледовитом океане они такие же плывущие навстречу заснеженные степи.
Развеялись тучи, и в лучах низкого солнца засверкало разбитое штормом поле. Развалившееся, все в промоинах, оно уже не напоминало белую степь, а шевелилось, тяжело дышало и даже рычало.
Мы со Спартаком и Остапом наблюдали, как отколовшиеся льдины подкрадывались к нашему лесовозу и ныряли под киль. Потом, словно задохнувшись, ошалело выскакивали на гребень волны в полынье, оставленной шедшим впереди ледоколом „Ильич“. По ней, как по проложенной реке, один за другим плыли корабли строительной армады ООН. Несколько десятков. Они растянулись от горизонта до горизонта, находясь на безопасном расстоянии один от другого.
Но вскоре и поле, и полынья, напоминавшая проспект, и шедшие по ней корабли строительной армады исчезли в налетевшем снежном заряде.
Как мне все это знакомо! Ребятам же — в новинку. Тщетно пытались они разглядеть в снежной сетке нагромождения льдов, не то торосы, не то надводные части коварных айсбергов.
— Как бы мордой о причал не чокнуться, — опасливо заметил Остап.
Корабль наш словно повис в снежной мути. Метель никак не кончалась. И будто раньше времени опустилась на нас полярная ночь, погрузив в серую темноту.
Жуткий вой сирены пронзил летящую мглу. Казалось, какое-то чудовище взревело диким голосом от боли и в предсмертной ярости тряхнуло корабль. Палуба „Титана“ накренилась. Мы со Спартаком ухватились друг за друга. Остап вцепился в реллинги. Мимо нас прокувыркалось ведро, потом, сам собой разматываясь, укатился сорвавшийся со щита круг пожарного рукава.
