— Хари! — заорал я, стоя посреди коридора и беспорядочно размахивая руками. — Хари… — прохрипел я еще раз, уже поняв.
Не помню точно, что было дальше. Наверное, я бегал полуголый по всей станции. Припоминаю, что бросился даже в холодильник, а потом на самый последний склад и молотил кулаками в запертую дверь. Может быть, я был там даже несколько раз. Лестницы грохотали, я падал, вскакивал, снова куда-то мчался, пока не очутился у прозрачного щита, за которым был выход наружу: двойная бронированная дверь. Я колотил в него изо всех сил и кричал, требовал, чтобы это оказалось сном. Кто-то уже некоторое время находился рядом со мной, удерживал меня, куда-то тянул. Потом я оказался в маленькой лаборатории, в рубашке, мокрой от ледяной воды, со слипшимися волосами, ноздри и язык мне обжигал спирт, я полулежал, задыхаясь, на чем-то холодном, металлическом, а Снаут в перепачканных штанах возился у шкафчика с лекарствами, что-то доставал, инструменты и стекло ужасно гремели.
Вдруг я увидел его перед собой. Он смотрел мне в глаза, внимательный, сгорбившийся.
— Где она?
— Ее нет.
— Но… но Хари…
— Нет больше Хари, — сказал он медленно, выразительно, приблизив ко мне лицо, как будто нанес мне удар и теперь изучал результат.
— Она вернется… — прошептал я, закрывая глаза. В первый раз я этого на самом деле не боялся. Не боялся ее призрачного возвращения. Я не понимал, как мог его когда-то бояться.
— Выпей это.
Он подал мне стакан с теплой жидкостью. Я посмотрел на стакан и внезапно выплеснул все содержимое ему в лицо. Он отступил, протирая глаза, а когда открыл их, я уже стоял над ним. Он был такой маленький…
— Это ты?
— О чем ты говоришь?
— Не ври, знаешь о чем. Это ты говорил с ней тогда, ночью. И приказал ей дать мне снотворное… Что ты с ней сделал?! Говори!!!
Он что-то искал у себя на груди, потом достал измятый конверт. Я схватил его. Конверт был заклеен. Снаружи никакой надписи. Я рванул бумагу, изнутри выпал сложенный вчетверо листок. Крупные, немного детские буквы, неровные строчки. Я узнал почерк.
«Любимый, я сама попросила его об этом. Он добрый. Ужасно, что пришлось тебя обмануть, но иначе было нельзя. Слушайся его и не делай себе ничего плохого — это для меня. Ты был очень хороший».
Внизу было одно зачеркнутое слово, мне удалось его прочитать: «Хари». Она его написала, потом зачеркнула. Была еще одна буква, не то X, не то К, тоже зачеркнутая. Я уже слишком успокоился, чтобы устраивать истерику, но не мог издать ни одного звука, даже застонать.
— Как? — прошептал я. — Как?
— Потом, Кельвин. Успокойся.
— Я спокоен. Говори. Как?
— Аннигиляция.
— Как же это? Ведь аппарат?! — Меня словно подбросило.
— Аппарат Роше не годился. Сарториус собрал другой, специальный дестабилизатор. Маленький. Он действует только в радиусе нескольких метров.
— Что с ней?..
— Исчезла. Блеск и порыв ветра. Слабый порыв. Ничего больше.
— В небольшом радиусе, говоришь?
— Да. На большой не хватило материалов.
На меня начали падать стены. Я закрыл глаза.
— Боже… она… вернется, вернется ведь…
— Нет.
— Как это нет?
— Нет, Кельвин. Помнишь ту возносившуюся вверх пену? Начиная с этого времени, уже не возвращаются.
— Не возвращаются?
— Нет.
— Ты убил ее, — сказал я тихо.
— Да. А ты бы не сделал этого? На моем месте? Отвечай!
Я вскочил и начал ходить все быстрее. От стены в угол и обратно. Девять шагов. Поворот. Девять шагов. Поворот.
Потом остановился перед ним:
— Слушай, подадим рапорт. Потребуем связать нас непосредственно с Советом. Это можно сделать. Они согласятся. Должны. Планета будет исключена из Конвенции Четырех. Все средства дозволены. Доставим генераторы антиматерии. Думаешь, есть что-нибудь, что устоит против антиматерии? Ничего нет! Ничего! Ничего! Абсолютно ничего! — кричал я с триумфом, ослепнув от слез.
— Хочешь его уничтожить? — спросил он. — Зачем?
— Уйди. Оставь меня!
— Не уйду.
— Снаут!
Я смотрел ему в глаза. «Нет», — ответил он движением головы.
— Чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня?
Он подошел к столу.
— Хорошо. Напишем рапорт.
Я отвернулся и опять принялся ходить.
— Садись.
— Оставь меня в покое.
— Существуют две стороны вопроса. Первая — это факты. Вторая — наши требования.
— И обязательно говорить об этом сейчас?
— Да, сейчас.
— Не хочу. Понимаешь? Меня это не касается.
— Последний раз мы посылали сообщение перед смертью Гибаряна. Это было больше двух месяцев назад. Мы должны уяснить точные закономерности появления…
— Ты перестанешь наконец? — Я схватил его за грудь.
— Можешь меня бить, — сказал он, — но я все равно буду говорить.
Я отпустил его.
— Поступай как знаешь.
— Дело в том, что Сарториус постарается скрыть некоторые факты. Я в этом почти уверен.
— А ты нет?
— Нет. Теперь уже нет. Это касается не только нас. Речь идет вот о чем. Выяснилось, что океан способен на разумную деятельность. Ему известно строение, микроструктура, метаболизм наших организмов…
— Отлично. Что же ты остановился? Проделал на нас серию… серию… экспериментов. Психической вивисекции.[25] Опираясь на знания, которые выкрал из наших голов, не считаясь с тем, к чему мы стремимся.
— Это уже не факты и даже не выводы, Кельвин. Это гипотезы. В некотором смысле он считался с тем, чего хотела какая-то замкнутая, скрытая часть нашего сознания. Это могли быть дары…
— Дары! О господи!
Я начал смеяться.
— Перестань! — крикнул он, хватая меня за руку.
Я стиснул его пальцы и сжимал их все сильней, пока не хрустнули кости. Он смотрел на меня, прищурив глаза. Я отпустил его, отошел в угол и, стоя лицом к стене, сказал:
— Постараюсь не устраивать истерик.
— Все это не важно. Что мы предлагаем?
— Говори ты. Я сейчас не могу. Она сказала что-нибудь, прежде чем?..
— Нет. Ничего. Я считаю, что у нас появился шанс.
— Шанс? Какой шанс? На что? А-а… — проговорил я тише, глядя ему в глаза, и внезапно понял: — Контакт? Снова контакт? Мало мы — еще и ты, ты сам, и весь этот сумасшедший дом… Контакт? Нет, нет, нет. Без меня.
— Почему? — спросил он совершенно спокойно. — Кельвин, ты все еще инстинктивно относишься к нему как к человеку, а теперь даже больше, чем когда-либо. Ненавидишь его.
— А ты нет?
— Нет. Кельвин, ведь он слепой…
— Слепой? — Мне показалось, что я ослышался.
