Но у нее оставалось еще много причин для содрогнания -кажется, женщины обладают бездонным источником для слез и волнений. Она взглянула вновь -- ее лицо было таким, словно она пристально смотрит на разлагающийся труп. Это ужасающее зрелище, и вы знаете, что вам не стоит смотреть, но продолжаете смотреть, как зачарованный.
-- Если они узнают, что вы смотрели..., -- сказала она, ее голос упал. Кто знает, что за мерзкое наказание предусмотрено за ужасное преступление -- видеть то, что вам не следует?
Мальчик -- Люк -- пошевелился первым, он выглядел нетерпеливым. Дети не переносят дураков -- именно поэтому так мало детей-политиков.
-- Тогда почему же здесь есть окно, если нам не разрешено видеть?
-- Это окно императора, Люк, -- сказала Сенна, ее голос вновь понизился до шепота, но она не знала, что каждое ее слово достигает моих ушей. -- Он единственный, кто может смотреть на то, что происходит вне дворца. Вот почему мы не может остаться. Мы должны уйти до того, как...
Уйти. Они собираются уйти -- неожиданно бремя одиночества показалось мне настолько невыносимым, что я не выдержал.
-- Нет, -- сказал я резко, -- все в порядке.
И я вышел на свет.
Осознание случившегося произошло у Сенны в два этапа. Вначале, стоя ко мне спиной, она застыла, мой голос как громом поразил ее, пока она, должно быть, отчаянно пыталась убедить себя в том, что мои слова ей просто почудились. Она медленно повернулась, надеясь, без всяких сомнений, что она не увидит того, с кем, как она уже знала, должна встретиться взглядом. Она уставилась на меня, вся просто застыла. По иронии судьбы, это задело меня, я, должно быть, представлял собой более чем выразительную фигуру. Я был облачен белые одежды, согласно традиции. Белый цвет символизирует свет и добродетель. По правде говоря, ирония ситуации была довольно болезненной. Я ощутил в груди приступ надвигающегося кашля, но подавил его. Он не подходил для этого момента.
Да, эта Сенна -- очень привлекательная женщина. Не знатная -- она просто няня. Но одевается она очень хорошо. Будь я молод, я бы сделал ей кое-какое предложение. Конечно же, я мог бы сделать это же предложение в качестве императора, и мой самый слабый намек был бы немедленно интерпретирован как императорский указ. Она бы заскрежетала зубами и подчинилась с приклеенной к лицу улыбкой. Я ненавижу себя даже за подобное предположение, и ненавижу свое тело за то, во что оно превратилось. Но тело -- самая незначительная из всех моих проблем.
Она слегка поклонилась, ее тело закоченело.
-- Ваше величество... я... я виновата, -- пробормотала она.
Она махнула рукой в направлении детей, но так и не посмотрела на них. Ее взгляд был прикован ко мне, хотя теперь она не смотрела мне в глаза. Вероятно, она была слишком напугана. Вместо этого она, не отрываясь, смотрела на мерцающий золотой нагрудник -- символ императорской власти. Надеюсь, она нашла его глянцевую чистоту более привлекательной, нежели иссохший, умирающий труп на двух ногах, который носил на себе эту сверкающую вещь.
-- Они не хотели причинить вреда, они лишь дети...
Как мило с ее стороны сообщить мне об этом. Я подумал, что, возможно, они -- лишь разумные овощи. Я рассмеялся про себя от дикого веселья. Это не самая лучшая шутка, но она моя, и она очаровала меня -- на секунду или две.
-- Знаю, -- сказал я мягко.
Я сделал паузу, пытаясь припомнить последний случай, когда в тронной зале раздавались раскаты смеха. Полагаю, это произошло тогда, когда моя последняя жена Тимов нанесла мне визит. Она лишь взглянула на меня -- поддерживаемого троном, имперского фигляра, дурачившего всех, но не ее. Никогда. Она расхохоталась, не произнесла ни слова, повернулась и вышла, ее смех и ее жесты были полны презрения. Я так и не узнал, какова была цель ее визита. Возможно, именно это она и хотела сделать: увидеть меня, засмеяться и уйти. Очаровательная женщина. Мне следовало казнить ее, когда была возможность.
Воспоминания мгновенно улетучились.
-- Прошло много времени с тех пор, как я слышал смех в этой зале, -- продолжил я горестно. -- Очень много времени.
Дети спрятались за Сенной, на их лицах можно было увидеть ту странную смесь страха и вызова, на которую способны лишь дети. Я указал на них легким наклоном головы.
-- Дай-ка я взгляну на них.
Дрожь Сенны усилилась. Возможно, она полагала, что определенный вид наказания неминуем. Я сам внушил всем неверное представление о безопасности. Возможно, она думала, что я схвачу детей и проглочу их живьем. Кто знает, что за ужасные истории рассказывают обо мне?
Действительно, надо бы подумать об этом. Вир Котто, мой помощник во все времена и неминуемый наследник трона, продолжает информировать меня о происходящем. Не знаю, что расстраивает меня сильнее: сплетни, которые абсолютно лживы, или же рассказы о том, что является правдой.
Она начала подталкивать детей к двери. Она выглядывали из-за ее юбок, когда она говорила:
-- Нам в самом деле следует...
Самым спокойным голосом, на какой я только был способен, я сказал ей:
-- Все в порядке. Останьтесь.
Приятно знать, что я все еще способен успокоить чужие страхи, когда мне действительно захочется сделать это. Ее дрожь прекратилась, она перестала подталкивать детей к двери. Свои следующие слова я адресовал детям:
-- Дайте-ка я взгляну на вас.
Они медленно подошли ко мне. Девочка казалась угрюмой и рассерженной, мальчик пытался продемонстрировать свою храбрость. У него было чувство собственного достоинства, у этого мальчишки. Как и у его дяди. Пусть это чувство сослужит ему хорошую службу, и пусть ему не придется умереть, чтобы сохранить его. Конечно же, я знаю их имена. Я слышал, как Сенна называла их по именам. Но давайте посмотрим, как они поведут себя в беседе с самим императором Центаврианской республики.
-- И как вас зовут, хм?
Я не удивлен тем, что на мой вопрос ответил именно мальчик. Он выпрямился, расправил плечи...
-- Люкко Деради, -- произнес он очень тщательно, очень формально. Этого парнишку неплохо выдрессировали. Он взглянул на девочку и добавил. -- Это моя сестра, Лисса.
Деради. Да... да, это фамилия мужа младшей сестры Урзы. Я подождал немного, не скажет ли что-нибудь девочка, но она молчала. Первый испуг прошел, впрочем было не похоже, чтобы она особенно сильно испугалась. Но казалось, что она просто не собирается открывать рот.
-- Она не разговорчива, не так ли? -- спросил я Люкко.
Он покачал головой и, как показалось, немного погрустнел, словно я прикоснулся к болезненной теме.
-- Нет, она всегда молчалива. Его голос слегка понизился, словно он делился со мной конфиденциальной информацией, которую ей не следовало бы слышать. -- Мы думаем, что, возможно, с ней что-то не так.
