— Каким образом возникли эти планеты?
— Каждое солнце, чтобы удержаться в своем пространстве, выбрасывает материю, как корабль в море бросает якорь. Это весьма поверхностное описание. Я мог бы дать вам математическое выражение, но его пришлось бы записывать. В конце концов, я не ученый. Просто эти факты известны мне с детства.
— Минуточку, — прервал его Ренфри, — Солнце выбрасывает эту материю без всякого принуждения… лишь для того, чтобы остаться в равновесии?
Касселлахат посмотрел на него.
— Разумеется, нет. Принуждение очень сильно, уверяю вас. Без такого равновесия солнце выпало бы из своего пространства. Только несколько звезд-отшельниц могут поддерживать равновесие без планет.
— Несколько чего? — спросил Ренфри. Он был потрясен настолько, что забыл о вопросах, которыми собирался засыпать Касселлахата.
Мысли мои прервал голос Касселлахата.
— Солнце-отшельник, — услышал я, — это очень древняя холодная звезда класса М. Самые горячие из них, как известно, имеют температуру поверхности около девяноста градусов Цельсия, самые холодные — минус десять. Это отшельник в буквальном смысле слова, одичавший с возрастом. Главная черта такой звезды в том, что она не допускает существования рядом с собой материи, планет или даже газов.
Ренфри молчал, задумавшись, и я воспользовался случаем, чтобы продолжить дискуссию.
— Меня интересует, — сказал я, — всеобщее знание всех этих деталей, даже если человек не является ученым. Например, когда мы покидали Землю, каждый ребенок знал принципы действия атомного двигателя буквально с пеленок. Восьми- и десятилетние мальчики ездили на специально сконструированных машинах-игрушках, разбирали их на части и собирали снова. Эти принципы были у них в крови, а каждое новое достижение в этой области было для них настоящим лакомством… Так вот, я хотел бы узнать, что сейчас соответствует тогдашнему положению?
— Аделедиктандер, — ответил Касселлахат. — Я уже пытался объяснить это мистеру Ренфри, но его мозг, похоже, не усваивает некоторые простейшие понятия.
Вырванный из задумчивости Ренфри скривился:
— Он хочет убедить меня в том, что электроны могут мыслить, а я этого не могу принять.
Касселлахат покачал головой.
— Не мыслить: думать они не умеют. Но зато у них есть психика.
— Электронная психика! — воскликнул я.
— Просто аделедиктандерная, — ответил Касселлахат. — Каждый ребенок…
— Знаю, — простонал Ренфри. — Каждый шестилетка скажет мне это.
Он повернулся к нам.
— Потому я и подготовил вопросы, подумав, что, если мы получим образование на уровне среднеразвитых, то сможем понять этот аделедиктандерный паштет, хотя бы как местные дети.
Он повернулся к Касселлахату.
— Следующий вопрос. Что?..
Касселлахат посмотрел на часы.
— Мне кажется, мистер Ренфри, — прервал он его, — если мы собираемся на планету Пелхэм, то сейчас самое время. Вы сможете задать мне вопросы по дороге.
— В чем дело? — вмешался я.
— Он свозит меня в крупные конструкторские лаборатории в Европейских горах на Пелхэме, — объяснил Ренфри. — Хотите поехать со мной?
— Нет, — ответил я.
Блейк пожал плечами.
— Я не хочу лишний раз надевать этот комбинезон, который хоть и не пропускает нашего запаха, но не защищает нас от их вони. Мы с Биллом, — закончил он, — останемся здесь и поиграем в покер на те пять миллионов кредитов, которые лежат у нас в государственном банке.
Касселлахат повернулся в дверях. Лицо его под маской, которую он теперь носил, постоянно выражало явное неодобрение.
— Вы очень легкомысленно относитесь к дару нашего правительства.
— Ихм! — подтвердил Блейк.
— Значит, мы воняем! — сказал Блейк.
Прошло уже девять дней с тех пор, как Касселлахат забрал Ренфри на Пелхэм. Контакт с ним был возможен лишь с помощью радиотелефона: третьего дня Ренфри позвонил и сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились.
Блейк стоял у окна нашей квартиры на вершине небоскреба в городе Нью-Америка, а я лежал навзничь на диване, с головой, полной мыслей о безумии Ренфри и воспоминаний пятисотлетней давности.
Наконец я прервал свои раздумья.
— Перестань, — сказал я. — Мы столкнулись с изменениями в метаболизме человеческого организма; вероятно, это вызвано новыми пищевыми продуктами с далеких звезд. Видимо, они пахнут лучше нас, если для Касселлахата быть рядом с нами — настоящая каторга, тогда как нам его соседство просто неприятно. Нас всего трое, а их — миллиарды. Честно говоря, я не вижу решения проблемы, так что придется нам смириться.
Ответа я не получил и вернулся к своим мыслям. Мой первый рапорт был принят на Земле, и, после изобретения межзвездного двигателя в 2320 году, то есть спустя сто сорок лет после нашего отлета, люди решили, что надо делать.
Четыре пригодные для заселения планеты Альфы Центавра были названы в нашу честь: Ренфри, Блейк, Пелхэм и Эндикотт. С 2320 года их население увеличилось до девятнадцати миллиардов человек. Это не считая миграции на планеты более удаленных звезд.
Пылавший космический крейсер, который я видел в 2511 году, был единственным потерянным кораблем на линии Земля — Центавр. Он мчался с максимальной скоростью, когда его энергетические экраны среагировали на наш корабль. Автоматика немедленно включила торможение, но невозможно было сразу погасить такую скорость, и все его двигатели взорвались.
Подобная катастрофа не могла больше повториться. Прогресс в области аделедиктандеристики был так велик, что ныне даже самые огромные корабли могли мгновенно остановиться на полной скорости.
Нам было сказано, что мы не должны испытывать чувства вины из-за этого случая, поскольку результатом теоретического анализа этой катастрофы явились важнейшие достижения в области аделедиктандернской электронной психологии.
Блейк опустился в ближайшее кресло.
— Эх, парень, парень, — сказал он, — ну и влипли же мы. Единственное, что нам осталось, это прожить еще лет пятьдесят в качестве паразитов чужой цивилизации, где мы не можем понять, как действуют простейшие технические устройства.
Я беспокойно зашевелился: меня мучили те же мысли. Однако я молчал, и Блейк продолжал:
— Признаться, когда я понял, что планеты Альфы Центавра колонизированы, то вообразил, что смогу завладеть сердцем какой-нибудь здешней дамы и жениться на ней.
Невольно я вновь вспомнил девичьи губы, касающиеся моих губ.
— Интересно, — сказал я, — как все это переносит Ренфри? Он…
Знакомый голос, донесшийся от двери, оборвал меня на полуслове:
