— Продолжайте. — Слова Лукиана, против воли, разожгли мой интерес.
— Мы также верим, что счастье есть благо, поискам которого надобно посвятить себя.
— Церковь не противится счастью, — заметил я.
— Неужели? — удивился Лукиан. — Ну да не будем спорить. Какую бы позицию ни занимала церковь в вопросе о счастье, она проповедует веру в загробную жизнь, в высшее существо и требует выполнения жестких моральных норм.
— Истинно так.
— Лжецы не верят ни в жизнь после жизни, ни в Бога. Мы принимаем вселенную как она есть, отец Дамиэн, со всеми ее жестокими истинами. Мы, кто верит в жизнь и ценит се более всего на свете, должны умереть. А потом не будет ничего, кроме пустоты. В жизни нашей нет цели, поэтики, смысла. Не найдем мы этого и в нашей смерти. Когда мы уйдем, нас будут вспоминать лишь непродолжительное время, а потом забудут, словно мы и не жили. Наши планеты и наша вселенная лишь ненадолго переживут нас. Все поглотит ненасытная энтропия, и наши жалкие усилия не уберегут нас от такого конца. Вселенная исчезнет, как будто ее и не было. Она обречена, преходяща, вечность — понятие недостижимое.
Я сидел в кресле, а от слов Лукиана по телу моему пробегала дрожь. Рука моя гладила крест.
— Мрачная философия и насквозь фальшивая, — прокомментировал я его монолог. — Такие мысли посещали и меня. Наверное, все мы должны пройти через это. Но на самом деле все не так. И моя вера защитила меня от подобного нигилизма. Вера — надежный щит против отчаяния.
— О, я это знаю, мой друг, мой рыцарь-инквизитор, — покивал Лукиан. — Рад видеть, что вы меня поняли. Вы почти стали одним из нас.
Я нахмурился.
— Вы ухватили самую суть, — продолжал Лукиан. — Истины, великие истины, да и множество тех, что поменьше, непереносимы для большинства людей. Мы находим защиту от них в вере. Моей вере, вашей, любой другой. И все трын-трава, пока мы верим, искренне и непоколебимо, в выбранную нами ложь. — Он прошелся пальцами по окладистой белокурой бороде. — Наши психологи подсказали нам, что счастливыми ощущают себя лишь те, кто верит. В Иисуса Христа или Будду, переселение душ или бессмертие, в силу любви или платформу политической партии. Все едино. Они верят. И счастливы. Отчаиваются, даже кончают с собой другие, которые ищут истину. Истин много, а вот вероучений недостает, слеплены они плохо, на скорую руку, полны ошибок и противоречий. Ошибки эти порождают в нас сомнения, вера наша теряет опору, а вместе с ней от нас уходит и счастье.
Соображал я быстро и сразу понял, к чему клонит Лукиан Иудассон.
— Ваши Лжецы выдумывают вероучения.
Лукиан улыбнулся.
— И самые разные. Не только религиозные. Подумайте об этом. Мы знаем, сколь сурова правда. Прекрасное куда более предпочтительно. Мы изобретаем прекрасное. Вероисповедание, политические движения, высокие идеалы, любовь и дружбу. Все это ложь, обман. Мы придумывали их и многое, многое другое. Мы совершенствуем историю, мифы, религию, делаем их более прекрасными, более ясными для восприятия. Разумеется, и ложь наша зачастую несовершенная. Слишком могучи истины. Но, возможно, придет день, когда мы предложим столь великую ложь, что в нее поверит все человечество. А пока приходится обходиться тысячами маленьких обманов.
— Полагаю, до вас, Лжецов, мне нет никакого дела, — ледяным голосом ответствовал я. — Вся моя жизнь посвящена одному — поиску истины.
Лукиан снисходительно усмехнулся.
— Святой отец Дамиэн Хар Верис, рыцарь-инквизитор, уж я-то вас знаю. Вы сами Лжец. Вы усердно трудитесь. Ваш звездолет в постоянном движении, вы посещаете планету за планетой и на каждой уничтожаете дураков, мятежников и всех тех, кто смеет сомневаться во лжи, которой вы служите.
— Если моя ложь хороша, зачем же вы покинули ее?
— Религия должна соответствовать культуре и обществу, идти с ними рука об руку, а не противостоять им. Если возникает конфликт, противодействие, ложь рушится, а с ней исчезает и вера. Ваша церковь годится для многих миров, святой отец, но не для Ариана. Жизнь тут легка, ваша же вера сурова. Здесь любят и ценят красоту, предложить которую вы не можете. Поэтому мы улучшили вашу идею. Долгое время мы изучали эту планету. Составили ее психологический профиль. Святой Иуда будет процветать на Ариане. Его судьба — многоликая драма, красивая, запоминающаяся, эстетам она придется по душе. Жизнь его — трагедия со счастливым концом. На Арионе обожают такие истории. А драконы! Какой изящный штрих. Мне представляется, ваша церковь напрасно их не использовала. Удивительные, очаровательные создания.
— Существовавшие лишь в мифах, — напомнил ему я.
— Едва ли. — Он покачал головой. — Смотрите сами, — губы его разошлись в улыбке, — все возвращается к вере. Можете ли вы знать, что в действительности произошло три тысячи лет назад? У вас один Иуда. У меня — другой. Мы оба опираемся на книги. Ваша правдивее? Вы и впрямь в это верите? Я допущен лишь в первый круг ордена Лжецов. И не знаю всех наших секретов, но мне известно, что орден наш очень древний. И я не удивлюсь, если окажется, что Евангелие написано такими же людьми, как и я. Возможно, Иисуса никогда и не было. Как и Иуды.
— Я убежден, что вы ошибаетесь, — возразил я.
— А добрая сотня людей в этом здании искренне убеждены, что святой Иуда был таким, и только таким, как написано в «Пути креста и дракона». Вера — это благо. Вы, наверное, не знаете, что с появлением на Ариане ордена святого Иуды число самоубийц сократилось на треть.
Я медленно поднялся.
— Вы такой же фанатик, как и любой еретик, когда-либо встречавшийся мне, Лукиан Иудассон. И я жалею вас, потерявшего веру.
Встал и Лукиан.
— Пожалейте себя, Дамиэн Хар Верис. Я обрел новую веру и счастлив. Вас же, дорогой друг, мучают сомнения, и душа ваша мечется, не находя покоя.
— Это ложь! — кажется, я сорвался на крик.
— Пойдемте со мной. — Лукиан коснулся маленькой пластины на стене, и картина, изображающая Иуду, плачущего над драконами, исчезла, открыв уходящие вниз ступени.
В подвале высился большой стеклянный аквариум, заполненный зеленой жидкостью. В ней плавало нечто похожее на человеческий эмбрион, состарившееся и инфантильное одновременно, с огромной головой и крохотным тельцем. От рук, ног, половых органов к стенам аквариума бежали трубки, исчезающие в каких-то машинах. Они-то и поддерживали жизнь этого уродца.
Когда Лукиан включил свет, уродец раскрыл глаза. Большие, черные, они, казалось, заглядывали мне в душу.
— Это мой коллега. — Лукиан похлопал по стенке аквариума. — Джон Азур Крест, Лжец четвертого круга.
