— Особо не дергайся, — напутствовал меня Петрович. — И не суетись — у нас несколько баллов в запасе. Дави на технику. Схлопочешь пару штрафных ну и Бог бы с ними, главное, не увлекайся дешевыми эффектами. Все равно не поверят.
Мы шагали к полосе. Мой «Скат» уже выкатили на рулежку, и теперь вокруг слонялся Генка, придирчиво заглядывая в каждую дырку. Чуть поодаль я заметил тоненькую фигурку Янки.
И еще мне показалось, что на трибуне, рядом с Гарковеном мелькнуло лицо Кавински.
— После нас еще чехи и финны, — сказал Петрович, подавая мне шлем, когда я разместился в кабине. — Так что особо не трясись…
…Трястись я начал вскоре после отрыва. Вчера мы успели-таки сделать два тренировочных полета, к тому же я основательно попотел на тренажере. «Скат» вел себя великолепно, и я даже подумал, что не так страшен черт, как его малюют.
Чертовщина началась, едва я вывел машину на исходную. «Скат» вдруг затрясся, как паралитик, и я с трудом удержал его на курсе. Потом тряска вдруг прекратилась, но едва я начал первый элемент, моя птичка словно взбесилась. Петрович что-то орал мне с земли, я не слышал — все силы уходили на то, чтобы совладать с обезумевшей машиной. Если гремлины все-таки существуют, то один из них точно избрал местом жительства мой «Скат» — машина вела себя как вполне самостоятельное существо, к тому же с суицидальными наклонностями.
Под занавес сошел с ума альтиметр, и когда я, взмокший и чудом не поседевший, ухитрился-таки довольно жестко шлепнуться на полосу, едва не погнув стойки шасси, мысленно моя душа уже пребывала рядом с Ленкой.
— Ты что? — подбежавший первым Петрович откинул фонарь, до пояса перевалился в кабину. Он был бледен, как полотно. — Перенервничал?
Дрожащими руками я стянул шлем.
— Не знаю… Фигня какая-то… Не могу справиться с машиной…
— Юрка! Живой? — встрепанная Янка показалась с другой стороны.
— Вроде бы… — пробормотал я. — Я совсем седой, а?
— Вылезай, — Петрович выдернул меня из кресла. — Гена, отгони машину с полосы.
— Но…
— Все, хватит. Я снимаю команду с зачета.
— Нет! — дружно вырвалось у нас с Янкой.
— Да, — сказал Петрович сухо. — На этот раз я согласен с Гарковеном. Мы не имеем права больше рисковать. Не хватало нам еще одного трупа в этом сезоне!
Разбитый и опустошенный, я вывалился из кабины и зашагал к палаткам, забыв отметиться в полетном журнале.
* * *
Море без всплеска глотало мелкую гальку. Я в который раз зачерпнул полную ладонь гладко облизанных водой камешков, один за другим отправил в волны.
Солнце падало за горизонт, где-то в лагере орал магнитофон — чехи обскакали-таки нас в таблице, и теперь шумно отмечали событие. На душе было погано.
Я услышал приближающиеся шаги, и увидел бредущий ко мне вдоль берега силуэт.
— Юра… — Ева подошла, опустилась рядом на корточки.
— Со мной все в порядке, — сказал я.
Некоторое время мы молча смотрели, как тонет солнце.
— Ты просто перенервничал, Юра, — сказала наконец она. — Такое бывает, я знаю.
— Странно, — меня захлестнула волна аппатии. — По-моему, я никогда еще не чувствовал такого подъема, как этим утром.
— Это был стресс. Ответственность, перевозбуждение — вот тебя и шарахнуло. Бывает.
— Вот и Славка сказал — бывает. И Петрович. И все наши… Только вот альтиметр на полосе показывал десятиметровую отметку.
— Гена перебрал машину. Все системы в порядке.
— Значит, у меня завелись галлюцинации. Это такие вредные зверьки, вроде гремлинов, только в голове.
— Гремлинов?
— Да. Знаешь, такие злобные маленькие твари, паразитируют в механизмах. На них американские летчики во вторую мировую списывали все неполадки.
Она задумалась.
— Очень удобно. А зачем гремлины портят машины?
— А черт их знает. Может, у луддитов заразились. Или питаются металлом.
— И сначала они перегрызли шланг у Ленки, а потом свели с ума твой альтиметр.
Мне вдруг сало стыдно. Я почти ненавидел себя.
— Брось, Ева. Просто я перенервничал, у меня навязчивые галлюцинации и жуткий треммор. Во! — я протянул руку. Пальцы не дрожали.
Я поднялся, и шагнул к откосу.
— Не знаю, — задумчиво проговорила Ева мне вслед. — Я уверена только в одном: шланг у Лены был совсем новый.
Когда я подходил к лагерю, уже почти стемнело. Отбой давно прозвучал, но меня режим больше не касался — послезавтра мы уезжаем. Даже Наумов не возражал, когда Петрович заявил о снятии команды с соревнований. Я подумал, что из Федерации мы, наверное, все же не вылетим, но на ближайшие два сезона точно засядем в хвосте таблицы.
От куполов долетело жужжание мотора, по полю скользнул рассеянный свет фар, и через несколько секунд я увидел вдалеке джип Гарковена, разворачивающийся к морю. Вскоре шум мотора заглушили надрывные вопли цикад, а ночная влага прибила поднятую колесами степную пыль. Становилось прохладно, и я прибавил шагу. Вдруг страшно захотелось спать.
— Юран.
Из тени палатки вынырнула широкоплечая фигура.
— Добрый вечер, пан Тадеуш.
— По тебе не скажешь, что он добрый.
В темноте вспыхнул огонек сигареты.
— Пан Тадеуш…
— Слушаю, пан Юран.
— Вы верите в гремлинов?
— Это маленькие зеленые гномики, которые заводятся в у тебя в турбине и отгрызают все, что ни попадя?
— Ну да.
Он усмехнулся в темноте. Красный уголек отразился в темных стеклах очков.
— Знаешь, верю. И даже могу порассказать о них кое-что интересное.
Он неспешно зашагал рядом со мной.
— Гремлины, дружок, бывают двух разновидностей — простые и в крапинку.
— Как-как?
— Именно так. Гремлин простой — тварь глупая, бесхитростная, и при должной внимательности его совсем не трудно изловить, поскольку обитает он чаще всего с местах скопления хронических разгильдяев.
— Шутите?
— Я серьезен, как учебник по сопромату. Ты слушаешь?
— Да.
— Так вот, гремлин крапчатый — совсем другая история. Это тварь коварная, злобная, к тому же скверно пахнет. И сцапать его за хвост порой не так-то просто.
— Ага, у гремлинов есть хвост?
— У всего на свете есть хвост, юноша. Разнообразной длинны.
— Куда мы идем, пан Тадеуш.
— Как куда? В ангар.
— Зачем?
Он остановился.
— Парень, ты меня удивляешь. Как это — зачем? Понятное дело — ловить крапчатого гремлина.
Служебный вход ангара оказался заперт, но Кавински без труда разблокировал замок своей картой.
— Не включай свет, — сказал он, проскальзывая в темноту. — Мне он не нужен, а для тебя я запасся фонариком.
