Черные глаза сверкают, словно из глубоких ямок: над глазами навесом выдаются огромные надбровные дуги. Покатый лоб так низок и так косо убегает назад, к темени, что его почти нет. Подбородок сильно скошен назад — его, в сущности, нет, как и лба. Почти плоская переносица, большие ноздри…
Это было страшное лицо: низкий покатый череп, нависший над глазами; убегающий к шее подбородок. Негустые темные волосы покрывали лицо и голову. И потому, что волосы лица и головы были одинаково коротки, голова выглядела голой.
Странная голова получеловека-полуобезьяны. Эта смесь раздражала: было неприятно смотреть и хотелось смотреть не отрываясь.
Брови питека то поднимались, то опускались, и над ними набегали складки морщинок. Морщинки были и на темени, и это особенно поразило Тинга. Он даже попробовал так же сморщиться, но сколько ни шевелил бровями, морщинки собирались лишь на лбу.
— Э, да кто его разберет, где у него лоб, где темя! — рассердился Тинг на себя самого. — Лба, правда, не видно. Но не от бровей же у него темя начинается! Лобная кость все равно есть, хоть и косая.
Питек взглянул в сторону Тинга, глаза их встретились в бинокле. Тинг задрожал, хоть и чувствовал, что питек его не видит. Угрюмый взгляд был чутко насторожен. Он говорил: «Вокруг меня всегда враги».
Тинг опустил бинокль и протер чистые стекла, словно хотел стереть с них угрюмый взгляд питека.
Детеныш стоял возле матери и сосал палец, сгорбившись и подпирая рукой руку. Короткие ноги его были тонки, но крепки. И весь он, худощавый, выглядел крепким и сильным.
«Сколько ему лет? Пять? Десять?» спрашивал себя Тинг.
Мать шагнула, пошла. Детеныш продолжал стоять.
Тинг поймал в бинокль его лицо.
Навес над глазами был меньше, подбородок не казался таким скошенным. В лице было больше обезьяньего, оно, пожалуй, походило на лицо гориллы. И все же оно не было обезьяньим.
«Где здесь человеческое? Не в руках. Не в туловище. Не в ногах… — думал Тинг. — В голове? Да. Но что?»
Он искал и не находил. Человеческое было именно в голове, хотя лицо и выглядело обезьяньим.
Ворчанье напомнило Тингу о матери. Она ворчала, остановившись и повернув голову к детенышу.
— Ууууй! — ответил детеныш, не двигаясь с места.
Он сосал палец, пристально глядя на шапку красно-синих цветов, по которой ползали большие желтые мухи, Вынув палец изо рта, ударил по цветочной шапке, сбивая мух.
— Ху-ху-ху! — захрипел он, размахивая руками и ударяя по повисшим на сломанном стебле цветкам.
Мать заворчала громче. Ее верхняя губа приподнялась, показались зубы. Рука сжалась в кулак.
Сбив цветки, детеныш ударил по жесткому стеблю. Схватил его и стал дергать.
Казалось, он сражался с каким-то врагом. Сражался с ожесточением, как мальчишки сражаются с крапивой или лопухами.
Стебель сломался. Детеныш не удержался и упал, но не выпустил из рук обломка. Стоя на коленях, он ухватился за остаток стебля.
Тинг видел то, чего не видел детеныш, увлекшийся сражением с цветочными шапками и стеблями: мать вернулась. Она схватила детеныша за плечо и рванула кверху.
Заскулив, детеныш подогнул ноги. Он не вырывался — так цепко ухватили волосатые пальцы матери его волосатое плечо. Детеныш повис в воздухе, поджимая ноги а закрывая руками голову.
— Йиииии! — завизжал он.
Мать повернулась и пошла, волоча за собой детеныша.
У Тинга заныло плечо: он представил себе, как пальцы питека впиваются в кожу.
Питек пошел в сторону рощи, видневшейся влево от Тинга. Тинг, не поворачивая головы, следил за ним, кося глазами. Он повернулся лишь тогда, когда увидел затылок питека.
Теперь детеныш шел чуть позади матери, уже выпустившей его плечо.
Их походка не была звериной, но в ней не было и красивого автоматизма походки человека.
Ноги заметно подгибались в коленях, а спина сутулилась, широкий торс словно оседал на узкие бедра. Стоя, питек выглядел слегка присевшим. На ходу ноги, подогнутые в коленях, передвигались как-то неуверенно. Руки двигались не в такт ногам.
Сильный и коренастый, подвижной и по-своему ловкий, питек выглядел неуклюжим и даже слабоватым. И все из-за походки.
Приподнявшись, Тинг глядел на питеков. Он не боялся, что его увидят: питеки шли не оглядываясь. Они отошли уже далеко, но бинокль держал их у самых глаз Тинга.
«Она взрослая, а походка у нее ребенка, недавно научившегося ходить. Она сильная, и ноги у нее крепкие, но они еще плохо ее слушаются».
Тинг понял секрет странной походки питека. Про второй секрет — секрет головы — он уже позабыл.
Опустив руку с биноклем, Тинг встал во весь рост. Куст едва закрывал его до колен, но Тинг забыл о страхе. Положив бинокль в чехол, он пошел за питеками так спокойно, словно вышел прогуляться вечером по берегу канала, там, дома.
Питеки шли к роще. В сотне шагов за ними шагал Тинг, задевая синие цветы и сгоняя с них желтых мух.
Похожая на фазана птица вылетела из куста, задетого матерью. Она пролетела возле питеков, и мать схватила птицу за хвост. Взмахнула второй рукой, но опоздала: птица вырвалась, оставив в кулаке питека несколько перьев из длинного хвоста.
— Ху-ху-ху! — завопил детеныш вдогонку птице. — Ху-ху-ху!
Он поднял брошенные матерью перья. Теребил и ломал их. Хухукал и бил перьями по синим цветам.
Мать наклонилась над кустом, из которого вылетела птица. Присела на корточки, стала перебирать траву и стебли под кустом.
Тинг протянул руку за биноклем и вытащил из чехла синий цветок. Швырнул его и вытащил второй… третий… четвертый… Он следил за питеками, вытаскивая и бросая цветок за цветком.
Взглянул на руки. В правой был синий цветок. В левой — бинокль. Отшвырнув цветок, он приставил бинокль к глазам.
В руке матери появилось коричнево-рябое яйцо. Детеныш схватил яйцо и раздавил его. Желток растекся по пальцам.
Пока мать доставала второе яйцо, лицо детеныша пожелтело. Он лизал ладонь, сосал пальцы, водил ими по лицу и снова совал их в рот. Проделывая это, он лез через руку матери в куст.
Второе яйцо он не раздавил, а засунул в рот целиком.
Тинг увидел вымазанное желтком лицо и раздутые щеки. Задыхаясь, детеныш таращил глаза и шевелил губами. Он совал пальцы в рот, но места для них там не было.
Руки с растопыренными пальцами беспомощно повисли. Из глаза выкатилась слезинка.
Рот раскрылся, между зубами показалось яйцо. Зубы сжались, щеки опали, а на зачмокавших губах повисла струйка белка. Через минуту детеныш выплевывал скорлупки, раздувая щеки и сильно оттопыривая губы. Скорлупки не летели далеко: они падали с губ и прилипали к груди и животу детеныша.
