– Я бы хотел проконсультироваться еще с кем-нибудь.
– Разумеется.
Она сочувственно похлопывает меня по руке, но уходит, не оглянувшись.
Несколько месяцев. Не меньше. Комната начинает медленно поворачиваться так медленно, что в конечном счете остается на месте. Я закрываю глаза и жду, пока это ощущение пройдет. Но я продолжаю видеть, окружающее не растворяется. Десять секунд. Двадцать секунд. Тридцать секунд. Вот он я, лежу в постели, глаза закрыты.., но я же не делаюсь от этого невидимым, правда? Окружающее никуда не исчезает, верно? Вот что самое противное во всей этой галлюцинации то, что она такая логичная.
Я прикладываю ладони к глазам и сильно нажимаю. Мозаика ярких треугольников быстро разбегается от центра моего поля зрения к краям, дрожащий серо-белый узор скоро заслоняет всю комнату.
Когда я убираю руки, остаточное изображение постепенно растворяется во тьме.
* * *
Мне снится, что я смотрю сверху вниз на мое спящее тело, а потом уплываю прочь, свободно, без усилий, поднимаясь высоко в воздух. Я проплываю над Манхэттеном, затем – над Лондоном, Москвой, Цюрихом, Найроби, Каиром, Пекином. Я всюду, куда дотянулась «Сеть Цайтгайст». Я опутываю собой всю планету. Тело мне не нужно, я двигаюсь по орбите вместе со спутниками, я перетекаю по оптическим кабелям. От трущоб Калькутты до особняков Беверли-Хиллз я «Цайтгайст», я – дух времени...
Неожиданно я просыпаюсь, сквозь сон слыша собственную ругань, но еще не понимая, в чем дело.
Оказывается, я помочился в постель.
* * *
Джеймс привозит ко мне десятки знаменитых неврологов со всего света и организует дистанционные консультации с десятками других. Они спорят о деталях в интерпретации моих симптомов, но все дают примерно одинаковые рекомендации по лечению.
Итак, берется небольшое количество моих нейронов, собранных во время первой операции. Генетической инженерией они переводятся в зародышевое состояние, стимулируются для деления in vivo, затем впрыскиваются в поврежденную зону. Все под местным наркозом, и я по крайней мере «вижу» примерно то, что на самом деле происходит.
В последующие дни, когда еще слишком рано ожидать какого-либо эффекта, я замечаю, что обескураживающе быстро начинаю адаптироваться к своему статус-кво. Координация улучшается настолько, что я снова могу уверенно и без посторонней помощи выполнять простые действия, как то: есть и пить, испражняться, мыться, бриться. Необычная перспектива нисколько мне не мешает. Поначалу, каждый раз, когда я принимаю душ, мне мерещится прячущийся в клубах пара Рэндольф Мэрчисон (которого играет имитация Энтони Перкинса). Но потом это проходит.
Приезжает Алекс, ему наконец-то удалось вырваться из заваленного работой московского бюро «Цайтгайст Ньюс». Я наблюдаю за их встречей, странно растроганный тем, что оба не знают, о чем говорить. Теперь мне трудно понять, почему сложные отношения с сыном раньше причиняли мне столько мучений. Да, этих двоих не назовешь близкими людьми, но мир-то от этого не рухнет. Таких миллиарды – ну и что?
К концу четвертой недели я начинаю смертельно скучать и жутко раздражаться от тестов с кубиками, которые мой психолог, доктор Янг, требует выполнять дважды в неделю. Пять красных и четыре голубых кубика могут превратиться в три красных и один зеленый, когда поднимается перегородка, скрывающая их от моих глаз, и это повторяется бесконечно.., но это подрывает веру в истинность моего видения не больше, чем картинки, где ваза, если на нее внимательно посмотреть, превращается в два профиля, или узоры с пробелами, которые волшебным образом заполняются, если их совместить со слепым пятном сетчатки.
Под давлением доктор Тайлер вынуждена признать, что нет причин дальше держать меня в больнице, но...
– Но я бы предпочла и дальше наблюдать вас.
– Думаю, я сам смогу наблюдать за собой, – отвечаю я.
* * *
Двухметровый выносной экран видеофона лежит на полу моего кабинета. Примитивно, но зато не позволяет «ясновидению» узнать, что происходит на маленьком экране, который у меня перед глазами.
Андреа говорит:
– Ты помнишь эту группу из «Криэйтив Консалтантс», которую мы наняли прошлой весной? Они предложили блестящую идею – «Киноклассика, которая могла бы существовать» – фильмы, которые могли бы стать событием, но по каким-то причинам не были закончены. Они собираются начать серию с «Трех взломщиков» это голливудский римейк «Костюма для вечеринки» с Арнольдом Шварценеггером в роли Депардье, а режиссером будет Леонард Нимой или Айвен Рейтман. Отдел маркетинга провел моделирование, оно показало, что двадцать три процента подписчиков могут взять пробный экземпляр. Стоимость тоже не очень высока – у нас уже есть права на моделирование большинства артистов, которые будут нужны.
Я киваю головой своей марионетки:
– Это просто замечательно. У нас с тобой есть еще какие-нибудь дела?
– Только одно – «История Рэндольфа Мэрчисона».
– А что с ней такое?
– Отдел психологии зрителей не хочет утверждать последнюю версию сценария. Дело в том, что нападение Мэрчисона на тебя нельзя не упомянуть. Это слишком известный эпизод, и...
– Я никогда не требовал выбрасывать этот эпизод. Я только не хочу, чтобы рекламировалось мое состояние после операции. В Лоу стреляют. Он остается жив. Вот и все. Есть прекрасная история о зверском убийстве путешествующих автостопом, и не надо ее засорять ненужными подробностями о болезнях второстепенного персонажа.
– Разумеется, не надо, но проблема не в этом. Проблема в том, что если мы упоминаем покушение, то не можем не сказать о поводе к нему. А поводом был сам мини-сериал, и отдел психологии считает, что зрителям не понравится такая рефлексивность. Если речь идет о выпуске новостей – другое дело, главным предметом программы является сама программа, то, что делает ведущий, и есть новости – к этому все привыкли и принимают как должное. Но документальная драма – другое дело. Здесь нельзя сначала использовать литературный, повествовательный стиль – тем самым дав понять зрителям, что они могут не бояться сопереживать, это не страшно, это просто развлечение – а потом вдруг взять и перевести все дело на тот самый сериал, который они смотрят.
– Хорошо. Отлично. – Я пожимаю плечами. – Если выхода нет, снимай проект. Ничего не случится, спишем его в убытки.
Она с несчастным видом кивает. Уверен, именно такого решения она и хотела – но ей неприятно, что все было сделано так небрежно.
Когда она вешает трубку и экран гаснет, неизменная комната быстро приобретает скучный вид. Я переключаюсь на кабельное вещание и пробегаю по десятку-другому каналов «Цайтгайста» и его основных конкурентов. Передо мной весь мир, глазей на что хочешь – от голода в Судане до гражданской войны в Китае, от парада рисунков на теле в Нью-Йорке до кровавых последствий взрыва в Британском парламенте. Весь мир! А может быть, модель мира – частью правда, частью догадки, частью благие пожелания.
