Возьмем, к примеру, карбюраторы. У «вольво Р-1800» их два, скользящего типа, и через несколько сотен тысяч миль пробега оба начинают пропускать воздух. По мнению Ву (в качестве доказательства он продемонстрировал математические выкладки, разумеется), единственный способ синхронизировать работу этой скользящей пары, в особенности при переезде в другую климатическую зону, состоит в том, чтобы разогнать «вольво» на третьей скорости до 4725 оборотов двигателя в минуту на трассе с градиентом уклона от 4 до 6 процентов при влажности воздуха, приближающейся к среднему для данной местности значению, и повторить вышеописанное несколько раз, попеременно отключая то один, то другой карбюратор, пока 12-дюймовая слоеная пластина из станиоли, расположенная между рамой и кожухом трансмиссии, не срезонирует на ноту выхлопа, пропев чистейшее «ля».
Увы, я лишен абсолютного слуха, но мне удалось раздобыть один из этих гитарных камертонов, работающих от пальчиковой батарейки, а четырехрядная дорога с односторонним движением на северной окраине Хантсвилла как раз и имеет длинный шестипроцентный уклон там, где пересекает границу города, огибая Беличий Кряж — 1300-футовой высоты обломок Аппалачей, доминирующий над доброй половиной графства.
Учитывая, что алгоритм моего друга Ву требует неоднократных повторений, я выехал на четырехрядку ранним воскресным утром, когда, как мне прекрасно известно, все городские копы благочестиво присутствуют на церковной службе, и (моя первая ошибка) развернулся под знаком: ЛЕВЫЙ РАЗВОРОТ ЗАПРЕЩЕН! ТОЛЬКО ДЛЯ ПОЛИЦИИ, дабы сэкономить время, сократив себе обратный путь. Когда я, наконец, успешно покончил с делом и снова развернулся под тем же знаком, чтобы успеть к концу богослужения и подхватить Кэнди у методистской церкви, из солнечно-голубого неба неожиданно вынырнул пепельно-серый автомобиль и резко затормозил, преградив мне дорогу.
Все полицейские в целом и алабамские труперы [2] в частности — невероятные формалисты, лишенные даже проблеска юмора, и моя вторая ошибка состояла в том, что я по-глупому пустился в объяснения. Я толковал ему, что не просто так ехал, а НАСТРАИВАЛ МАШИНУ, а он использовал мои же собственные слова, чтобы обвинить меня в шестикратном нарушении одного из главных правил автодорожного движения (запрещенный разворот).
Третью ошибку я совершил, когда попытался объяснить, что в ближайшем будущем вот-вот заделаюсь нареченным зятем Виппера Вилла. Откуда мне было знать, что мой будущий тесть однажды пальнул в того самого трупера?!
В результате этих грубых ошибок я без проволочек предстал перед мировым судьей (церковная служба как раз закончилась), и тот не преминул уведомить меня, что Виппер Вилл обозвал его ... ... ... Затем он изъял мои водительские права, полученные в Нью-Йорке, и установил трехмесячную отсрочку на выдачу мне прав в Алабаме.
Все это вместе взятое хорошо объясняет, почему «вольво Р-1800» до сих пор работает, как часы, и почему мне пришлось ходить пешком, и почему мы с Кэнди каждый день (или почти каждый) встречались для ланча в старом Центре вместо Окружной Магистрали, где она служит в офисе Департамента национальных парков.
Признаюсь, меня это вполне устраивало. Жители Нью-Йорка, даже помешанные на автомобилях бруклиниты вроде меня, охотно передвигаются на своих двоих, а я к тому же питаю подлинное отвращение к Магистрали. Каждое утро я проделывал один и тот же ритуал: вставал, одевался, пересекал городской пустырь по дороге в туалетную комнату «Доброй Гавани Хоппи», а после возвращался в контору, дабы дождаться доставки утренней почты.
Мне даже не нужно было вскрывать конверты, я просто регистрировал их в огромном гроссбухе. Без малого шесть десятков лет Виппер Вилл Нойдарт был монопольным владельцем земельных участков, отведенных под трейлерные парковки в четырех графствах штата, и проводил на территории последних низкорентабельные, высококриминальные операции, заработав в итоге неизмеримо больше врагов и намного меньше друзей, чем любой другой обитатель Северной Алабамы. Что интересно, старый хрыч обзавелся конторой не в одном из трейлерных парков, а в Центре Хантсвила, похваляясь, что не позволит себе дать дуба в дурацком доме на колесах, пригодном лишь (по его мнению) для черномазых, краснозадых и ... ... ...
Когда Виппер Вилл был вынужден удалиться на покой, над ним уже сгустилась финансово-юридическая туча, то есть, точнее говоря, могучий грозовой фронт. Его контора была опечатана в связи с началом официального расследования, а по соглашению между Союзом риэлторов и другими (крупными или мелкими, но равно жаждущими крови) агентствами по продаже недвижимости, для описи и экспертизы подозрительных финансовых документов пригласили незаинтересованного юриста со стороны.
Тот факт, что я без памяти влюблен в единственное дитя Виппера Вилла, не сочли конфликтующим интересом, более того, именно Кэнди порекомендовала меня на этот пост. Из местных законников связываться никто не захотел, хотя всеобщая неприязнь к ее папаше потихоньку стала смягчаться, как это часто бывает после кончины злодея.
Виппер Вилл пока еще не умер, но уверенно приближался к концу, пораженный комплексом прогрессирующих недугов. Рак простаты, эмфизема легких, болезнь Альцгеймера и синдром Паркинсона. Уже девять месяцев, как Кэнди поручила его заботам специального санатория для престарелых.
Пообещав отвечать на телефонные звонки (почему бы и нет, звонила только Кэнди) и аккуратно регистрировать почту, я получил дозволение жить (то есть спать) в конторе Виппера Вилла и здесь же работать над заключением для алабамского суда. По крайней мере, в конторе было достаточно места, чтобы я мог разложить свои справочные книги… или, скорее, книгу.
Мое расследование продвигалось ни шатко, ни валко, и главное препятствие заключалась в том, что кругом царил великолепный октябрь Алабамы. Золотая осень (как я выяснил) — пора любви для тех, кто уже разменял пятый десяток, а мне как раз исполнился 41 год. Сейчас я немного старше, и если вы полагаете, что это и так очевидно, то лишь потому, что не слышали всей истории целиком. А началась она в то самое утро, когда я внезапно заметил, что старая накидка из деревянных бусин выглядит немного лучше, а не хуже, чем вчера.
* * *
Случилось это во вторник, когда стояло типичное (то есть прекрасное) октябрьское утро Алабамы, и листья как раз начали подумывать, не пора ли им отправиться в полет. В понедельник вечером мы с Кэнди были вместе допоздна, припарковав «вольво» на смотровой площадке Беличьего Кряжа, и я расстегнул все пуговки ее форменной блузы, кроме самой распоследней, прежде чем она остановила меня нежным, но твердым прикосновением руки, которое буквально сводит меня с ума. Ночью я спал, как младенец, погрузившись в блаженные сны, и было уже почти десять, когда я нехотя совлек свое тело с чрезмерно узкого и жесткого кожаного дивана, исполнявшего роль кровати, и с полузакрытыми глазами проковылял через пустырь к «Доброй Гавани Хоппи».
