Хотя все правительства отныне подчинялись сверхразумным Новым Людям — искусственно выведенным продуктам биологической инженерии, органическим эквивалентам свирепых искусственных интеллектов, которые взбунтовались и покинули Землю — основная масса обычных людей, чьей судьбой они управляли, почти никогда не понимала, почему они делают то или это.
Пытаясь отдышаться и с интересом наблюдая за войной символов, разворачивавшейся на горизонте, Цудак поначалу не обратил внимания на непривычное оживление в парке, хотя шум здесь стоял ужасный: звон колоколов, визг дудок, свистки, нарастающий рокот «говорящих барабанов» заглушались людским гомоном. Слишком много людей говорили одновременно, стараясь перекричать друг друга. Немного придя в себя и оглядевшись, он с досадой увидел, что кроме обычных посетителей, прогуливавших собак, детей, скользивших по асфальту на антифрикционных ботинках, любопытных туристов и гротескно мутировавших химер, шипевших и пялившихся друг на друга, рядом со старым фонтаном в центре парка проходил политический митинг, и что хуже всего — митинг проводила партия мяса!
Именно они колотили в барабаны, дули в свистки и дудки, скандировали хором, хотя Чарлз не мог разобрать слов. Многие были одеты в самые причудливые варианты различных «национальных костюмов» со всего мира, невероятного покроя и фасона, включая стилизованного аманита[1] с гигантской клочковатой накладной бородой и в абсурдно огромной соломенной шляпе. Некоторые нарядились шаманами древних (и почти целиком вымерших) культур, или качинами, или духами животных. Другие были забрызганы синим красителем с ног до головы. Лица почти всех присутствующих украшал многоцветный вихрящийся рисунок с кабалистическими символами.
Большинство было очень молодо, хотя Цудак разглядел и нескольких просоленных ветеранов движения, почти его ровесников. Лица, покрытые отчаянно яркими спиралями краски, выражали ярость и воинственный пыл. Тем не менее выглядели собравшиеся какими-то потерянными, словно обиженные дети, слишком упрямые для того, чтобы войти в дом, хотя дождь уже начался.
Цудак кисло поморщился. Его дети! Хорошо еще, что он сидит достаточно далеко, чтобы быть узнанным. Да и это вряд ли: он всего лишь один из сотен безвестных усталых стариков, отдыхающих на скамейке в парке, и, следовательно, так же невидим для молодежи, как если бы носил одну из новых камуфляжных форм, снабженных сотнями оптоволоконных реле, которые преломляют свет вокруг вас. Должно быть, это демонстрация в честь годовщины выхода «Манифеста от имени мяса». Кто подумал бы, что телесные, как называли себя приверженцы партии, достаточно активны для подобного спектакля?
Он много лет не следил за деятельностью движения, превратившегося из политической партии в некий символ, и мог бы поклясться, что к этому времени все члены вымерли, как шейкеры[2].
Они умудрились собрать внушительную толпу — сотни две-три фанатиков, готовых потратить воскресенье на скандирование лозунгов в поддержку давно проигранного дела. Туристы и гуляющие терпеливо наблюдали крикливое шоу; даже химеры, преданные технологии, похоже, взирали на все это с чем-то вроде легкого любопытства. Демонстрация пока не достигла особенного накала и походила скорее на карнавал, чем на митинг протеста.
Внезапно Цудак изумленно моргнул, увидев, что демонстрация привлекла внимание весьма редкого, даже экзотического наблюдателя. Механизм!
Он стоял поодаль от толпы, бесстрастно глядя на происходящее: высокий, согбенный, худой силуэт производил впечатление мрачного роботообразного богомола, хотя при этом, как ни странно, чем-то походил на человека. Киберы редко появлялись на Земле. За сорок лет, понадобившихся искусственным интеллектам, чтобы полностью занять околоземное пространство, где кроме них было позволено обитать только домашним животным, работавшим на Орбитальные Компании, Цудак встречал механизмы, гулявшие по улицам Филадельфии, не более трех раз. Само присутствие редкого гостя должно было занимать представителей прессы куда больше, чем демонстрация.
Едва Цудак пришел к этому заключению, как один из участников митинга заметил кибера, ткнул в него пальцем и радостно заорал.
Народ хлынул в том направлении. С какой целью — осталось неясным. Непонятно было также, хотели они причинить ему вред или нет, поскольку, оказавшись среди толпы, механизм зашипел, выпрямляясь в полный рост, сразу став выше на несколько футов, и испустил гигантское облако белой химической пены. Цудак так и не определил, откуда появляется эта пена… может, из-под мышек? Но через секунду-другую механизм полностью исчез в обширном и быстро распространявшемся пенном шаре, скрывшем его от посторонних глаз. Телесные в панике отскакивали, кашляли, пытались сбить пену руками. Кое-кто спотыкался и падал на колени. Пена уже застывала, превращаясь в твердый белый пористый материал, вроде пенопласта, обволакивая людей, выглядевших изюминками в пудинге из тапиоки.
Из этого «пудинга» неожиданно выскочил кибер, устремился в воздух и поднялся футов на сто, прежде чем траектория полета начала изгибаться к югу. Вскоре он исчез за рядами трех-четырехэтажных домов, сгрудившихся на одной стороне парка, перескочив их в одном сверхъестественном прыжке, как некий гротескный кузнечик. Так и пропал в направлении Спрус-стрит. Все происходило беззвучно, в неестественном молчании, прерываемом лишь полузадушенными воплями разъяренных людей.
Пена уже начала таять, и в течение нескольких мгновений от нее не осталось ничего, даже пятна. Телесные ничуть не пострадали, хотя толклись вокруг, как рассерженные пчелы, чей улей подло опрокинули, и при этом издавали нечто вроде зловещего жужжания, пытаясь разом говорить и кричать.
Еще через десять минут почти все вернулось в прежнее состояние: туристы и собачники убрались, зато появились новые пешеходы. Телесные снова принялись скандировать и колотить в барабаны, побуждаемые к новым подвигам насилием, совершенным над ними, насилием, оправдавшим их худшие опасения относительно нараставшего натиска неуправляемых технологий, еще более приближавших неизвестное, опасное, хаотическое будущее, которого они не понимали. И при котором не желали жить. Пора нажать на тормоза, пора остановиться!
Цудак сочувствовал их тревогам, понимал их опасения. Вполне естественно: ведь именно он достаточно красноречиво изложил свою позицию, потрясшую не одно поколение, включая этих детей, которые еще не родились, когда он говорил и писал со всей силой своего убеждения.
