– Не знаю, был ли ты счастлив со мною в Космосе, но на Земле – не будешь. Иди, Нильс, попробуй! Смотри, какая она красивая и молодая, и лет ей, наверно, столько же, сколько было, когда мы улетали. Это Зина здорово придумала!
– Ты невозможна!
– А может, ты боишься? Молодости ее боишься? – парировала она с иронией.
– Не тебя ли это я однажды здорово взгрел?
Она весело прыснула:
– Пожалуй, и я тогда в долгу не осталась. Прекрасная была драка, помнишь?
Действительно драка тогда разгорелась живописно яростная, как в старых фильмах. И никто их не разнимал, потому что более живого развлечения с момента взлета у них не было. Но повторить еще раз такое он не посмел – не из-за дисциплины – женщины на звездолете были не менее здоровые и неистовые, чем мужчины. У Лиды, стоящей перед ним на коленях, были плечи борца, конечно, в наилегчайшем весе, а в кошачьей медлительности ее движений таилась и кошачья стремительность реакций.
Расслабившись от воспоминаний, она положила руки ему на колени.
– Нильс, если тебе хочется меня ударить, я стерплю. Я понимаю, тебе не на ком сорвать зло.
– Но что ты от меня хочешь?
– Чтобы ты вернулся к Зине. Ты не забыл ее, я же знаю. Может быть, она вернет тебя к жизни. Меня никто не запрограммировал любить тебя.
– О, я думал, ты это делаешь из великодушия! Только было удивился, а оказывается вон оно что?
– А что? Мы же с тобой даже не знаем, любим ли мы друг друга! Разве ты забыл, как мы соединились? Первый астропилот
– и вдруг без партнерши! Стыд и срам! Его любимая Зина отказалась лететь, две другие – разболелись, я – пятый дублер на планетолетах, без всякой надежды попасть в экипаж. Пожал плечами: если нет другой, нельзя же откладывать полет из-за такой ерунды…
Он неловко пошевелился, хотел переменить позу, но Лида продолжала давить ему на колени. Он виновато произнес:
– Разве так все было?
– А разве не так?
– Не помню. Пятьдесят лет все же!
– Но о ней помнишь все, Нильс. Не мучайся, правда, не губи себя со мной!
– Я тебе надоел, что ли?
– Мы даже и этого не знаем. Не успеем надоесть друг другу и айда – по порядку номеров в камеру анабиоза!
Он резко вскочил – от боли в затылке и от раздражения, что его неожиданно потянуло к ней. Впервые после того, как они покинули звездолет. Может быть, из-за этой ее полусонливости или оттого, что сегодня она казалась еще более недоступной, чем обычно. Он обнял ее за плечи и заметил усталые строгие морщинки вокруг ее рта, увядшую кожу лица, тонкие полоски на шее, нежную седину на висках. Его словно обжег насмешливо-веселый огонь ее глаз – она угадала его состояние.
– А не думаешь ли ты, что это может быть не от перемены, не от стресса, а просто от возраста?
Лида приняла удар спокойно, как принимала все его удары до сих пор.
– Ты прав, стара я уже для тебя. В таком возрасте мужчина и женщина не сверстники. И ты меня не жалей, ты же знаешь, я ненавижу, когда меня жалеют.
Он тряхнул ее за плечи:
– Эй, если бы мы были на звездолете, стали бы мы так разговаривать?
– Мы бы лежали в камере, как замороженные рыбы, или зевали перед экранами. И мечтали о Земле!
– Из этого что ли состоял весь полет?
– А кто его знает, так уж ли велико то, что мы совершили. Сегодня ракеты-зонды доходят до Бернарда втрое быстрее. И делают все автоматически.
Чего хотела эта безжалостная женщина – лишить их даже бледного ореола героев? Ты улетаешь на примитивнейшем звездолете, который получает ускорение через определенные интервалы путем целенаправленных атомных взрывов, так что тебе даже не известно, останешься ли ты жив после очередного ускорения или превратишься в звездную пыль! Двадцать атомных бомб грохочут у тебя за спиной, двадцать раз ты предварительно переживаешь собственную смерть. Ты переживаешь ее и каждый раз, отправляясь в камеру анабиоза – тебе никто не гарантирует возвращение оттуда. И все это – отлично сознавая, что через какие-нибудь одно-два десятилетия будут созданы более быстрые и более безопасные звездолеты, а единственный смысл твоей экспедиции состоит в том, что она первая. Ведь история отказывается ждать и не терпит перескакивания через ее этапы. Улетаешь с мыслью, что даже, если и уцелеешь, у тебя не будет настоящего возвращения – из-за различия во времени ты вернешься в мир более чуждый, чем звездная система Барнарда!.. Нильс порывисто прижал ее к себе.
– Мы же мертвые, Лида, понимаешь, давно мертвые! Нас еще тогда похоронили. С музыкой и речами. Это были не проводы, а похороны. Зина это почувствовала, потому и отказалась лететь. Она знала, что мертвым возврата нет.
Лида легонько отстранила его бороду, закрывшую ей пол-лица, и стала нежно ее поглаживать.
– Неправда. Это мы похоронили их, Нильс. Для нас перспектива возвращения была реальностью, а для них надежды дождаться нас не существовало.
– Мы мертвые, Лида, мумии, музейные чучела!
– Но не ты, тебя они дождались. И ты уже ее простил.
– Плохо, что нам не разрешили иметь детей.
Рука ее замерла, губы сжались. Он почувствовал, как в душе его шевельнулось что-то еще неосознанное. Он осторожно отстранил ее от себя. Лида присела на пятки. Он долго рассматривал свою измятую куртку, стараясь совладать с собой. Когда их глаза встретились, ему показалось, что ее глаза мертвы:
– Возвращаешься?
– Не туда, куда ты меня посылаешь. Перво-наперво сбрею бороду, потом запрошу Центр, когда вылетает следующий звездолет. Только бы было место.
– Нильс, ты спросишь только о себе? – остановил его ее вопрос, когда он уже был на аллее. Он обернулся.
– Нет, только о тебе. И буду ждать, выберешь ли ты Нильса Вергова своим партнером.
Ее второй оклик остановил его уже на развилке.
– Нильс, ты не дал мне сказать. Мы не мертвые, Нильс, просто мы перестали лететь. Вот этого-то мы никак не можем постичь.
И она подняла вверх большой палец правой руки астропилоты пользовались этим знаком, когда сообщали, что приборы в порядке, что все в твоем секторе спокойно. Беззвучный всплеск радости всегда очаровательно неожиданный – озарил ее бледное лицо.
Он тоже поднял вверх большой палец.
