Довольно поздно вечером мы пришли с Ниной Павловной в лабораторию, где приборы работали автоматически весь день. Сразу же знакомые ощущения нахлынули на меня Надежды мои не сбылись: присутствие Корсунской не меняло дела. Но что удивительнее всего, это то, что и Нина Павловна сразу же стала проявлять признаки тревоги и беспокойства. Она поминутно оглядывалась назад, будто ища кого-то, кто стоял у нее за спиной, вздрагивала, хмурилась, и я ловил на себе временами ее растерянный, испуганный взгляд. Я думал, что просто ей передается мое напряженное нервное состояние, хотя я изо всех сил старался его не обнаруживать.
Но едва я начал подробное объяснение установки приборов, как снова, по-давешнему, потянуло смертельным холодом. Корсунская задрожала с головы до ног и оглянулась в немом изумлении. И опять в дальнем углу лаборатории встала беззвучно огромная темная фигура и, медленно раскачиваясь, двинулась в нашу сторону. Следом за нею там же родился второй силуэт, за ним еще и еще... И в гробовом молчании двигалась мимо нас воздушная процессия призраков, будто вереница черных монахов, в суровом безмолвии шествующих в какой-то погребальной процессии. Фиолетовые отблески вспыхивали в их вершинах, будто метали они огненные взгляды из-под насупленных капюшонов. Стояла мертвая тишина.
Я сидел у стола, не отводя глаз от этой картины. Корсунская, бледная, как мертвец, дрожа всем телом, прижалась к стене, провожая глазами мрачное шествие. Слышно было отчетливо, как в немой, потрясающей тишине падали однотонно удары маятника. Вдруг резко треснуло стекло в приборе, который задела в своем движении одна из темных фигур, и осколки его со звоном полетели на пол. Вслед за тем раздался нечеловеческий крик - объятая ужасом девушка бросилась ко мне и забилась в истерической дрожи. Схватив ее на руки, я хотел выбежать в дверь, но вереница черных вихрей пересекала мне путь, и я не мог заставить себя к ним приблизиться. Я не знаю, чем бы это кончилось, если бы через минуту или две темные фигуры не потеряли своих очертаний. Они заволновались, будто раздуваемые невидимым ветром и, не останавливаясь в своем немом беге, вдруг стали серыми и прозрачными, как вечерний туман над рекой, и наконец беззвучно растаяли, оставив после себя лишь чуть уловимый странный запах да ощущение мертвящего холода. И в комнате стояла по-прежнему угрюмая тишина.
Я держал на руках неподвижное тело девушки, весь во власти противоречивых чувств. Еще не улегся в душе только что пережитый ужас и колотился глухими ударами замиравшего сердца, еще мелкая, зябкая дрожь трясла меня с головы до ног, а вместе с тем хотелось, чтобы не кончались эти жуткие минуты. Казалось, что без конца готов я стоять вот так, среди пустой комнаты, прижимая к себе вздрагивающее теплое тело. Но это длилось недолго. Корсунская открыла глаза и оглянулась с изумлением. Я оставил ее и в невольном замешательстве отвернулся, делая вид, что рассматриваю разбитый прибор. Несколько мгновений она, видимо, собиралась с мыслями; потом я услышал неуверенный, дрожащий голос:
- Простите меня, Дмитрий Александрович - Я, вероятно, вас напугала. Я сама не знаю, что со мной случилось... Какая-то дикая игра воображения, странная галлюцинация...
И тут мозг мой пронзила мгновенная мысль но ведь, значит, это именно не была галлюцинация... Значит, мы оба видели какую-то дикую загадочную действительность, и я почувствовал, что по спине ползут мурашки, и душу мучит снова звериный, непреодолимый страх.
Но я ничего не сказал Нине Павловне и, успокоив ее несколькими словами, вышел проводить домой. Стояла темная, звездная ночь. Орион на Востоке лучился и мерцал далекими огнями и кругом - брызги света, мириады миров в безднах пространства, в торжественной тишине двигались железными кругами.
Что же это было? Все-таки галлюцинация? Странный мираж, одинаковым образом отпечатлевшийся в сознании двух людей? Как объяснить такое совпадение? И потом: почему разлетелся в осколки прибор, задетый шествием этих таинственных теней?
Но тогда что же? Действительность, похожая на бред больного мозга? Факты, которые можно принять за сон и видение? Призраки и тени, словно вынырнувшие из седых легенд и сказаний и разгуливающие среди колб и реторт лаборатории XX века?
Так или иначе в жизнь ворвалось что-то таинственное и стоит передо мною каменным сфинксом, требуя разгадки.
12 июля.
Несколько дней прошло спокойно. Аппаратура моя после знаменательного вечера, когда разлетелся вдребезги один из главных ее приборов, все еще бездействует, дня через два, вероятно, можно будет снова пустить ее в ход. Но, откровенно говоря, интерес моей работы в значительной степени заслонен событиями этих дней и бесплодными попытками их объяснения.
Нина Павловна ходила дня два необыкновенно подавленная и угрюмая: случай в лаборатории произвел на нее огромное впечатление. Она, по-видимому, была убеждена, что стала жертвою игры воображения. Я угадывал ее тревогу. Как-то на днях она вскользь упомянула о тяжелой наследственности в смысле психических заболеваний. И уже тогда мне послышалось в ее словах смутное беспокойство. Все, что случилось в этот вечер, она могла принять за внезапное проявление этого страшного наследства. Мне стало больно мучить ее дольше. И, кроме того, у меня выросло к ней какое-то новое чувство мягкой нежности.
После того вечера, когда проснулась в ней слабая, испуганная женщина и эта минута бросила ее инстинктивно ко мне, под защиту мужской руки, - я вижу в ней другого человека, и воспоминание о коротких мгновениях, когда я держал в руках прижавшееся ко мне в поисках защиты трепетное тело, кружит голову.
Вчера я рассказал ей обо всем: о явлениях, бывших до этого вечера, о собственных тревогах и странных оптических явлениях. Корсунская резко отодвинулась от меня, и недобрыми нотками зазвенел ее голос:
- И вы меня об этом не предупредили?
- О чем, Нина Павловна? Ведь я сам был убежден, что все это только игра больных нервов, кошмар, бред - что хотите, только не ощутимый факт, о котором можно было бы предупреждать.
Несколько минут длилось молчание. Потом уже другим тоном она спросила:
- Но что же это было в таком случае?
Я пожал плечами.
- По совести говоря, я сам ничего не понимаю... Явь? Сон? Обоюдный гипноз и самовнушение или ряд новых фактов, новый мир явлений, ожидающий своего Эйнштейна? Кто знает?
Глаза моей собеседницы загорелись живым огнем. Мне почудилось, что в них зажглось лихорадочное любопытство.
- Мы будем работать над этим? - спросила она, протягивая мне руку - Мы раскроем эту тайну.
- А вы не боитесь? - ответил я вопросом, задерживая на секунду ее теплые пальцы.
