Христо Поштаков - «Если», 2001 № 05

— Нет! — выкрикнул он, побледнев. — Не хочу! Я… я боюсь.

— Кого, местных женщин? — усмехнулся капитан.

— Нет, вообще боюсь.

— А когда ты спер большой священный камень и за тобой гналась разъяренная толпа туземцев, ты не боялся?

— Это разные вещи. Тогда доминировали мои научные интересы.

— Ну а теперь доминируют наши. Что ж, раз не хочешь добровольцем… Будем голосовать — инструкцией это предусмотрено. Итак, я за то, чтобы Боткин остался на планете. А ты, Фонг?

Моя рука неуверенно поднялась.

С тех пор я не нахожу себе места, тягостные мысли не покидают меня. Вы ведь понимаете, как это страшно — чувствовать себя предателем? Моим слабым утешением остаются слова капитана, забывшего перед взлетом отключить интерфон в моей каюте. Я хорошо видел его на экране. Видел, как он колеблется нажать кнопку старта. Потом он все-таки сделал это, пробормотав: «Так будет справедливо, Боткин!»

Удивительные прогностические попадания в цель совершали фантазеры прошлого. Да вот хотя бы славный гасконец Сирано де Бержерак (1619–1655). Опубликованная после смерти поэта-дуэлянта сатирическая дилогия «Иной свет, или Государства и империи Луны» (1657) и «Иной свет, или Государства и империи Солнца» (1662) пользовалась большой популярностью среди современников, не затерялась она и во времени. Французский сочинитель первым догадался отправить своего героя на Луну на ракете. Да не простой, а многоступенчатой! Сирано опередил время почти на 300 лет, а в литературе об этом принципе вспомнили лишь через два столетия. Только в 1865 году появился роман Ашилля Эро «Путешествие на Венеру» (кстати, первое в НФ), в котором идея Бержерака получила «научное» обоснование.

В завершение разговора о пионерах космонавтики обратим свой взгляд на реальную историю, в которой, как известно, прогрессивные идеи крайне редко находили адекватный отклик современников. «Мещанина Никифора Никитина за крамольные речи о полете на Луну сослать в отдаленное поселение Байконур». Это не фрагмент фантастического рассказа. Цитата приведена из заметки, опубликованной в «Московских губернских ведомостях» за 1848 год. Действительно: «Несть пророка в своем отечестве»!

Произведения Жюля Верна и Герберта Уэллса в дореволюционной России переводились довольно оперативно — спустя месяц-другой после выхода на языке оригинала российский читатель получал возможность ознакомиться с новыми книгами зарубежных романистов. К творцам НФ в России и в самом деле относились с особой любовью. Свидетельством тому служит и тот факт, что первое собрание сочинений Г. Уэллса увидело свет отнюдь не на родине, а в санкт-петербургском издательстве Пантелеева в 1901 году. Спустя несколько лет другое петербургское издательство «Шиповник» порадовало российских читателей еще одним собранием английского фантаста (1908–1910), а в 1909–1917 гг. знаменитый издатель П. П. Сойкин выпустил первое в мире Полное собрание сочинений Уэллса в 13 томах.

1 мая 1960 года разведывательный самолет США U-2, совершая «незалитованный» полет над территорией Советского Союза, был сбит российскими службами ПВО. На свою беду, как раз в эти тревожные дни «самый американский из фантастов» Роберт Хайнлайн совершал вместе с женой туристическую поездку по городам и весям СССР. Все им сначала нравилось, особенно балет и русское радушие, но в Казахстане американскую чету вызвал «на ковер» алма-атинский представитель «Интуриста» (разумеется, сотрудник КГБ), известил их о коварстве американского правительства и провел «инструктаж». Очень это не понравилось Хайнлайну, и на пару с женой они громко стали обвинять сотрудника КГБ и советское правительство в тоталитаризме, сталинских репрессиях и прочих смертных грехах. Всю ночь фантастическая парочка прислушивалась к шагам за дверью гостиничного номера, но зловещий стук в дверь так и не раздался. Никаких репрессивных мер не последовало и в других городах, их никто не собирался насильно выдворять из страны. Это очень насторожило фантаста, и на родину он вернулся ярым антисоветчиком и с черной обидой на весь советский народ. Сразу по возвращении он поместил в журнале «American Mercury» путевые заметки под красноречивым названием «Pravda» Means «Truth» о своих злоключениях в Стране Советов. И тут же сел писать свой самый антиамериканский роман «Чужак в чужой стране».

Единственное, о чем я был способен думать в эти минуты, это о благополучной посадке. Кувыркаясь, мы стремительно неслись к земле сквозь толщу иссиня-черных грозовых облаков, оплетенных яркими, добела раскаленными сетями молний, и конца этому полету, больше напоминавшему падение, не было видно. Свирепый ветер подбрасывал, встряхивал и крутил тяжелый посадочный челнок с такой легкостью, словно его сделали из тонкой бумаги, а до единственной на Каледонии посадочной полосы было еще далеко. Мне оставалось уповать на мастерство пилота, совершенство инопланетной техники да собственное везение.

Судорожные рывки челнока и воздушные ямы, в которые он то и дело проваливался, вызывали у меня приступы тошноты. После нескольких спокойных месяцев, проведенных в безопасном чреве космического корабля, я реагировал на болтанку особенно остро и почти жалел о том, что отправился в это путешествие на борту сгудонского транспортного корабля. Впрочем, сам перелет до Каледонии, длившийся больше шести месяцев, тоже не доставил мне особенного удовольствия — за прошедшие полгода я едва не умер со скуки. С самого начала я планировал использовать это время, чтобы закончить одну книгу стихов и начать следующую, но пустые, ничем не занятые часы, которые я вместе с другими пассажирами проводил в специально подготовленном для нас отсеке, где воспроизводились земные условия жизни, оказались для меня слишком тяжким бременем. За исключением нескольких строк в дневнике, который я вел на протяжении многих лет, за эти шесть месяцев я не написал ничего или почти ничего.