Об С. долгое время не было ничего слышно, кроме того, что он поставлен во главе какой-то присланной в дар грязелечебницы (хотя, мне помнится, защищался он по трубопроводам; надо думать, в грязелечебнице тоже есть трубопроводы).
И вот, спустя два с лишним года, С. мне позвонил, и я со вздохом стал готовиться к встрече. Я прекрасно знаю свое место в жизни, но не люблю, когда мне показывают дистанцию, тем более бывшие однокорытники. Надо сказать, даже ресторан и варьете, что он предложил как подходящее место, меня пугали - я там ни разу не был, а что, если там в ходу какие-то светские вывихи, скажем, стриптизерка обнимает тебя, или же певица пригласит на вальс, а ты сидишь пень пнем в своем заурядном свитерке и неловко тычешь вилкой в салат из крабов (да еще и не той вилкой!), а твой приятель, заморский джентльмен, деликатно прячет улыбку сожаления... Словом, свои комплексы. Поэтому я несказанно удивился, обнаружив, что и С. чувствует себя не совсем по-свойски среди накладной роскоши этого злачного места. Он нервно бренчал вилкой по столу, дергался некстати, заискивал с официантом, словом, никакого лоску в нем не появилось, даже костюм был какой-то убогий, как выяснилось потом - отечественный. Тут я впервые по-настоящему обрадовался его возвращению и приналег на еду и напитки. С., между тем, я это видел, все никак не мог расслабиться и войти в прежний тонус - то его испугал ударник, внезапно грянувший в свои кастрюли, то он заметил на стене декоративный рельеф в виде огромного голого зада и зачарованно на него уставился, - в общем, далек был от образа бывалого космополита.
- Жопы не видал? - спросил я у него. - Там, на островах, такого добра, небось, навалом?
С. спохватился и выпил. Постепенно, рюмка за рюмкой, он разговорился, так что, когда на сцену выскочили полуголые девочки и пронзительно запели, мы с ним уже вполне постигли, что все это - наша обычная туфта, деньговыжималка, мешающая нормальному разговору. И мы покинули этот вертеп в разгар веселья, когда на площадке уже вовсю отплясывали лезгинку воры и таксисты. Тогда-то, блуждая по пустым темным улицам, С. и поведал мне основные пункты философии Комодо.
- С первого взгляда, - рассказывал С., - жители Комодо выглядят, как обычные туземцы, разве что без побрякушек в ушах и ноздрях. Одеты они (ежели вообще одеты) куда хуже, чем жители нашей глубинки, но не так, как они, озабочены этим фактом. И так во всем...
Поначалу С. предположил, что туземцы просто глубоко неразвиты. Он беседовал с ними, насколько позволял его скверный французский, и убедился - да, таки-так, жители Комодо чудовищно невежественны, они знают лишь Комодо, лесистую полоску в океане, да и то не всю - обычно знание ограничено деревней. Более того, они считают, что весь мир, в принципе, такой - незачем ездить и смотреть. С. рассказывал, как он был удивлен и уязвлен. Переубедить туземцев было невозможно. Особенно тяжко ему приходилось с жителями лесной глуши - мори-мори, - которые не знали французского даже на его уровне.
Представь, - говорил он мне в свете уличных фонарей, - наша агитмашина где-нибудь в джунглях, в селе. Показывают слайды про нашу жизнь. Не ахти что, но более-менее приличное, например, кухня новосела, счастливая хозяйка, и так далее... Сперва надо растолковать им, что это такое, почему такое гладкое и блестящее, зачем, скажем, краны или горелка. Удивляются вежливо, без восторга, показывают на свой костер, на ручеек рядом, на долбленые тыквы для воды - а, вот, мол, о чем речь! Или вот автомобили, во всем мире по автомобилям с ума сходят, они тоже видели автомобили, не любят их: автомобиль - значит, надо далеко ехать. Им лучше, когда все рядом.
"Не им одним", - подумал я, но промолчал, чтобы не сбить повествование. С. между тем перешел на взаимоотношения полов у этих лесных жителей. Вопреки нашим обычным представлениям, поведал он, у комодян не видно было следов особой озабоченности этим предметом.
- Что, не увлекаются? - удивился я.
- Когда как. Но главное, понимаешь, у них нет понятия "мужчина-женщина". У них "мори-мори" значит - человек, и это относится ко всем, а скажем, мори-мори-хани - значит человек, способный родить, и это у них не такое уж радикальное отличие.
С. поискал различие.
- Ну вот, у тебя глаза голубые, у меня карие. Различие на таком уровне, примерно. Считается, что груди у женщин - это всего лишь млечные железы, которые имеют многие мори-мори, а ноги вообще служат лишь для ходьбы любому человеку. Потому я так уставился на задницу в том кабаке. Здесь ведь это - культ... Отвык совсем за два года.
Заинтересованный этим странным лесным народцем, С. вконец забросил свою грязелечебницу в столице (ею, кстати, никто так и не пользовался, все топи в лесах Комодо полны были той самой грязи) и стал вплотную изучать культуру и язык. Оказалось, что фундаментальным принципом мори-мори является безусловное совершенство мира!
Тут даже я не выдержал:
- Но как же?!
- В том-то и дело. Я и сам им толковал, как мог: какое ж совершенство, вон, буйвол забодал младенца, а президент Комодо получает в миллион раз больше, чем все село, а они мне что-то вроде - вот и прекрасно, это же равновесие полярных интересов (они так, конечно, не изъясняются, это я так интерпретирую). А когда президента повесили, это также было воспринято как гармония в своем развитии. Само собой, - еще раз уточнил С., - у них нет понятий таких - гармония, диалектика, у них вообще нет многих понятий. К примеру, у них нет понятия, ну, скажем, "благосостояние".
- Нищие, - поддакнул я, как оказалось, невпопад.
- В том-то и дело, что понятия "нищий, неимущий" тоже нет.
Ежели по их, то и Форд какой-нибудь, и последний придурок в пальмовой лачуге имущественно равны, то есть, имеют то лишь, что у них в данный момент в руках, скажем, банан. Все остальное - фикция, считают те самые мори-мори.
Я никак не мог взять в толк, смеется ли С. над жителями Комодо, или что другое, одно было ясно - до Форда ему и теперь было еще куда как далеко.
- Нет понятия смерти...
Я махнул рукой - суеверные людоеды. Но снова дал промашку. Допустим, мори-мори заболел холерой. Это значит, что холерные вибрионы просто перехватывают у него эстафету жизни и несут ее дальше, скажем, трупным червям, те - землеройкам, землеройки - свиньям, свинью поедает какой-нибудь мори-мори-хани с зародышем - и вот тебе готовый круговорот жизни в жизни. Мори-мори поэтому чувствует себя в родстве со всем живым, по крайней мере в округе, а также вечным. Отсюда эта неприхотливость.
- Бедные, да счастливые, - снова угодил я пальцем в небо. Ибо, выяснилось, народность мори-мори не испытывала никакой радости, или там просветления от этакой потрясающей аскезы, самоотказа, наоборот - туземцы явно завидовали заморским жителям, подымающим такой ажиотаж вокруг жизненных благ. Но зависть была, объяснял мне С., не насчет благ, а относительно той счастливой иллюзии белого человека, называемой "количество собственности". И сожаление отравленных, так сказать, принципами мори-мори людей, что такая стадия людского наивного счастья им уже недоступна - как, скажем, разуверившийся скептик Вольтер при всем желании не смог бы проникнуться верой во Благой дух. Ко всему, мировоззрение мори-мори переходчиво и неотвязно, как любое тропическое поветрие...
