Пригородная электричка приходила вовремя. Последние продавцы всякой дребедени прошли по салону и в вагоне стало необычно тихо.
Любомир Глубинкин потянулся, разминая затекшие ноги. Афдотья спала по детски свернувшись рядом. Ее безмятежная улыбка казалось, не покидала ее и во сне. Любомир с интересом выглянул в окно. Промышленные зоны, окружавшие транспортные подъезды к столице не представляли ничего интересного, но он ожидал, наконец, увидеть центральный вокзал. Любомир вырос в селе, все свое детство и юность он практически безвылазно прожил там же где и родился в селе Кащеево. Родители его умерли, когда ему было года два или три, никто в селе точно этого не помнил, потому что у всех и своих дел всегда хватало. Раен был не самый передовой, в селе всего двадцать хат, а школу закрыли в виду отсутствия финансирования и нехватки кадров посоветовав учить писать и читать детей самим родителям и оставив небольшую библиотеку с учебниками двадцатилетней давности. Поскольку Любомира учить было совершенно некому, заботилась о нем старая бабка соседка, тайком надеясь на его хату для своей взрослой дочки с тремя детьми получившимися от случайной поездки в областной центр на рынок, то ни читать, ни писать он, не умел.
Но как обычно бывает в этом мире, обделенный господом в одном, человек щедро бывает награжден в другом. С малых лет Любомира уважали и даже побаивались как одаренного способностями совершенно не объяснимыми. В три года он уже исцелял и в раенной больнице практически не было работы, потому что все кроме разве что рожениц шли к нему и самое главное не зря. Не было среди пришедших не довольных. Любомир лечил на совесть, не то, что все эти колдуны и ворожеи. И как положено в таких случаях, когда дар сильный и от бога, денег ни брал, ни с кого. Бабка соседка, правда, научила немного позже, как обойти гнев божий грамотно. Брать стали продуктами да материалами на дом, мол, для поддержания тела, в котором такой сильный дух. Однако Любомиру и этого было не надо, он полностью был, как говорят не от мира сего. К шести годам он обнаружил в себе странную способность оказываться там, где фантазировал быть. Пространство вокруг него как бы менялось, и все становилось материальным и ощутимым. Сам он при этом с места, где находился в этом мире, исчезал, и бабка часто впадала в истерику доискиваясь куда подевался "кормилец окаянный". С этим даром Любомир обращался особенно осторожно потому что его фантазии в силу возрастных аномалий иногда бывали не только греховны, но и просто опасны для него самого. Чаще всего он все таки лечил руками и помогал советами по поводу будущего, которое видел прекрасно, но в этом не признавался полностью даже бабке опасаясь совсем потерять покой и только и обслуживать население близлежащих деревень с их жаждой знать что, кому и когда.
Однажды, когда Любомиру было уже пятнадцать бабка, изнемогающая между праведностью и финансовыми проблемами дочки с внуками начала приводить богатеньких городских. Проанализировав пути обхода греха при применении божьего дара с последующим материальным вознаграждением, бабка решила Любомира в камерческую сторону вопроса не посвящать отныне вообще. Она целиком брала грех, на себя снабжая самого целителя лишь тем, что тот сам у нее просил. А поскольку Любомир не просил никогда ничего, то решение это вскоре бабку и ее детку с внуками просто озолотило. Практически до двадцати своих полных лет Любомир работал с утра до вечера на семью доброй бабушки соседки, которая несла тяжелый крест греха за получаемые вознаграждения от эксплуатации безвозмездно дарованных богом способностей.
Но настало время болезненного расставания. Как то, в деревню заслышав о целителе, приехала Афдотья. Молодая учительница начальных классов школы теряла мать, умирающую от рака и случай этот был столь неподвластен медицине, что даже прививка вечности и трансплантация органов не могли помочь. Любомир вылечил ее за один сеанс в пол часа и Афдотья видя такое торжество божьего чуда над наукой поклялась отплатить чем то похожим. Узнав, что Любомир до сих пор не умеет читать и писать, она яростно принялась учить его грамоте, благо входило в него все как в Ломоносова, быстро и легко.
Именно на этом этапе своей жизни, научившись читать и писать Любомир ощутил не преодолимую тягу к познанию, в том числе познанию непосредственно в путешествии. Он покинул рыдающую бабку и отправился с Афдотьей в столицу, познавать мир. В городе у него жил дальний родственник, квартира его пустовала т. к. родственник все время посвящал работе и интеллектуальному самосовершенствованию. Любомир даже стал подумывать, а не поступить ли ему в какое высшее учебное заведение. Аттестат ему привезли клиенты и, хотя в школе он ни дня не учился прочтенное ему бабкой и восполненное собственным чтением за последний год вполне тянуло на среднее образование.
На пригородном вокзале было как всегда шумно и суетно. Таксисты безошибочно определяющие кто местный а кто нет также как всегда ломили приезжим три цены намереваясь срубить деньжат по легкому. Однако с Афдотьей этот номер у них не прошел, и они столкнулись с очевидным, что она не местная, и невероятным, что она знает все цены и расстояния и лишнего платить не будет. Этот нонсенс вызывал в их душе глубокую обиду на несовершенство мира и ярое нежелание вообще, куда то ехать. Промучившись примерно с пол часа, гости столицы отошли на триста метров от вокзала и спокойно поймали там попутную машину за половину вокзальной цены. До квартиры родственника, где Любомир так долго мечтал, наконец, принять ванну, о которой грезилось уже полгода, оставалось минут сорок по пробкам и заторам центра города, Любомир расслабился на мягком кожаном сидении.
Из приемника доносились песенки местных радиостанций. Будучи в расслабленном состоянии духа Любомир невольно стал анализировать текст и смысл песен. Писклявый голос дешевой певички вещал, давясь слезами.
" Раздала всю нежность, потеряв беспечность".
Любомир никак не мог понять, каким образом потеряв беспечность можно не стать более осторожным, а наоборот еще, что то потерять как следствие. Логическая невозможность таких действий, но их фактическое присутствие порождало возмущение и Любомир попросил водителя переключить волну. Однако не тут то было, теперь другой женский голос, уже менее слезно пел.
" Пьяный мачо, лечит меня и плачет, от того, что знает, как хорошо бывает".
Любомир окончательно запутался в попытках найти хоть какую то нить, связывающую все предложение воедино, и обречено попросил переключить опять.
В этот раз тонкий голосок выл.
" Мне надо у, у, мне надо ао, ао, да да, мне это надо, надо".
