– Ну да – за эту… – слабенько усмехается Голиаф. – Это за позапрошлую, и то еле выпросил…
– Ага… – говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: – Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?
– А по ребрам… – со вздохом отвечает Голиаф.
Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмет вдруг и помрет с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.
Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причем прятаться все труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе – порядку больше.
Ну и наконец все. Пришли. В смысле – трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.
– Нет! – говорит минут через пять Пиньков. – Не могу я этот бардак видеть!
Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.
– Значит, так, Голька, – инструктирует. – Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.
Поднимается в рост и твердым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.
– Встать! – рявкает рядовой Пиньков. – Смир-рна!
Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашелся один слабонервный – встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего – стоят, терпят.
– Кто дневальный?! – гремит рядовой Пиньков. – Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!
…Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш деревянный – уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на лиры? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!
Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.
– Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!..
И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у главаря их, у правофлангового, еще и клок волос торчит на загривке.
Вознегодовал Пиньков.
– Эт-то еще что за плацдарм для насекомых? Сбрить!
– Есть! – с перепугу рявкает пупырчатый.
Вот что значит дисциплина, товарищ старший лейтенант! Животное ведь, носорог носорогом – и то человеческий голос прорезался!..
А тут и Голиаф подходит – робко, бочком. Пиньков и на него сгоряча пса спустил – вернул к бурьяну, потребовал подойти и попросить банку как положено.
Ох как не хотелось пупырчатому банку-то отдавать! Взялся было за искривленную, с ржавым бочком, но покосился на Пинькова и передумал – полновесную сорвал, чистенькую.
Выждал Пиньков, пока Голька с банкой отойдет подальше, и скомандовал:
– Вольно! Продолжайте по распорядку.
Волосатый пупырчатый с облегчением опустился на четвереньки, перевел дух и так рыкнул на прочих, что разлетелись все вмиг по норам.
Догнал Пиньков Голиафа.
– Ты – колдун, – с трепетом говорит ему гномик.
– Какой там колдун! – хмурясь отвечает Пиньков. – Жить надо по Уставу – вот тебе и все колдовство.
Между прочим, глубокая мысль, товарищ старший лейтенант.
О воин, службою живущий!
Читай Устав на сон грядущий.
И утром, ото сна восстав,
Читай усиленно Устав.
Но в световой день они, конечно, не уложились. А ночной марш в условиях оврага – это, разрешите доложить, дело гиблое. Пупырчатые, товарищ старший лейтенант, в темноте видят, как кошки, а вот у гномиков наоборот: чуть сумерки – и сразу куриная слепота.
Стали думать, где ночевать. Пиньков предложил было нагрянуть с проверкой в какую-нибудь нору, нагнать на пупырчатых страху и остаться там на ночь. Но, во-первых, чем страх нагонять-то? Время позднее, пуговицы с бляхой отсияли и не впечатляют в сумерках. А во-вторых, Голиаф, пока ему Пиньков эту свою мысль излагал, три раза в обморок падал…
Хочешь не хочешь, а приходится продолжать движение. Чернота кругом, ногу ставишь – и не видишь куда. Ну и поставили в конце концов. Хорошо хоть высота была небольшая – без травм обошлось.
Вроде бы яма. Довольно просторная и, похоже, пустая. Фанеркой почему-то перегорожена. А пощупали в углу – гномик. Скорчился, трясется… Почувствовал, что щупают, и – в крик:
– Я – селекционер! Я – селекционер!..
– Обязательно вопить надо, раз селекционер? – сердито спрашивает Пиньков.
Удивился гномик, замолчал, но дрожать – все еще дрожит.
– Ну и что ты тут, селекционер, селекционируешь?
Оказалось, деревья. Вот так, товарищ старший лейтенант! Оказывается, и тушеночные, и сгущеночные, и разные прочие – всё это на поверку выращено гномиками. Народец-то, оказывается, талантливый, хоть и забитый. Угнетаемое национальное меньшинство. А может, и большинство – кто их там когда считал!.. И им же, главное, вредительство шьют: нарочно, дескать, такие деревья вывели, что, стоит под ним нору вырыть, как оно тут же сохнуть начинает.
Чистая дискриминация, товарищ старший лейтенант!
А этот, которого в углу нащупали, он, значит, как раз и занимается селекцией: ну там прививает одно к другому, опыляет по-всякому… За это ему банку в неделю выдают аккуратно, и яма у него попросторнее.
Ну, слово за слово, осмелел селекционер, разговорился, даже, кажется, расхаживать стал по яме – голос в темноте туда-сюда мотается. Пощупал в углу Пиньков – точно, нет гномика, одна только вмятина от него.
– Главная наша беда, – излагает из темноты селекционер, – что мало банок. Банок должно быть много. И тогда всем будет хорошо. Пупырчатые полюбят гномиков. Гномики полюбят пупырчатых…
– Это когда ж такое будет? – раздается тут развязный голос из-за фанерной перегородки.
– Скоро! Очень скоро! – запальчиво восклицает селекционер. – Вот только новое дерево выведу! Банок на нем будет видимо-невидимо!..
– Нор под ним будет видимо-невидимо, – еще развязнее отвечает голос из-за перегородки.
Очень странный голос, товарищ старший лейтенант. Гномики обычно разговаривают тихо, почти шепчут… А пупырчатые человеческой речью, как я уже докладывал, не владеют. Тот случай в строю – редчайшее исключение, чудо, можно сказать…
– Кто это у тебя там? – спрашивает Пиньков.
