Вчера она широко распахнула своё окно. Рейн видел, как колышутся в лёгком ветерке её волосы, как шевелятся её губы, пытаясь что-то сказать ему — ему, который не сделал ничего, чтобы услышать её слова. Их разделяло лишь несколько метров, но всё происходящее казалось ему похожим на немое кино: плотные рамы не пропускали никаких звуков. Врачи санатория позаботились о том, чтобы ничто не нарушало покой их пациентов. Не их вина, что эта предусмотрительность сейчас лишала Рейна покоя…
Он помнил, как его онемевшая рука медленно поднялась к оконной ручке. Возможно, в таком же оцепенении самоубийца подносит к виску револьвер… Нет, он уже был самоубийцей, и всё происходило иначе… Тогда окно разлетелось под его ударами, потому что руки были полны силы — безумной силы, страшной силы… А теперь он не мог сдвинуть ручку ни на волос…
Потому что видел цветы на клумбе рядом с её дверью. Видел их разноцветные глаза, среди которых не было серых — и маленькие веснушки на лицах лилий…
Как хорошо, что сейчас темно. Лилий не видно. Не видно и её… Окно так и осталось тёмным. Нет, ничего странного. Рейн понимал её.
Он не понимал себя.
В просвете между тёмными очертаниями еловых лап наискосок мелькнула искорка. Рейн не сразу понял, что это не привычный ему огонёк окурка, сброшенного с верхнего этажа. Понял — и в глубине души огорчился: впервые за долгое время ему было что загадать, глядя на падающую звезду, а теперь он её упустил. Может быть, пролетит ещё одна?..
Когда дверь отворилась и вошла сиделка, Рейн неподвижно сидел у окна. На предложение сделать ему инъекцию снотворного он безразлично кивнул — к большому облегчению сиделки. Не все больные соглашались сразу: сам Рейн последние дни долго противился. Но не сегодня.
Он успел увидеть ещё одну искру, перерезавшую иссиня-чёрное небо.
Рейн не знал, что если бы не снотворное, он увидел бы ещё не одну.
Этой ночью ему приснился странный сон.
Это был один из тех снов, когда всё происходит словно бы наяву, когда видишь себя в привычном окружении. Такой сон можно перепутать с реальностью — когда бы не какая-нибудь маленькая деталь, которая разрушает иллюзию и сразу же подсказывает тебе, что происходящее — лишь плод твоей фантазии.
Рейну привиделось, будто он лежит в своей постели в отведённом ему коттедже, в Танненбауме. Может быть, он просто проснулся? Странное ощущение: всё его тело онемело, единственное, что подчиняется ему — это веки… И даже они видят всё через какую-то пелену. Сон ли это? Или то самое пограничное состояние, когда глаза видят вещи, стены, а сонное сознание рисует на этом фоне неведомые образы? Вот над ним склоняется какая-то фигура в белом: существует ли она на самом деле или только в его воображении? Поднять бы руку, дотронуться до неё — но рука не слушается. Фигура протягивает к нему руки… Интересно, что произойдёт дальше? В какие дебри иллюзорного мира поведёт его сон?
…А может быть, всё-таки не сон?..
Пальцы белой фигуры ложатся на его плечо, на грудь… Нет, всё же сон. Только в ночных видениях прикосновение ощущается вот так, когда обычный человеческий палец кажется не то слоновьей ногой, не то булавочной головкой. Мозг подсказывает тебе, что ты чувствуешь, но это звучит не слишком убедительно. Сон… А может быть, это кто-то пытается его разбудить?
За спиной белой фигуры появляется другая. Странно, её почему-то видно чётче… Рейн узнаёт лицо: это же Грета, его сестра. И сразу же приходит спокойствие: во-первых, Грета рядом, а во-вторых — это всё-таки сон. Потому что нечего сестре делать здесь в середине ночи: она — порождение его сознания, слишком возбуждённого за последние несколько дней.
Вот она пытается шагнуть к нему, протягивает руки, но её не пускает фигура в белом… А, теперь понятно: это санитар. Он отталкивает её, увлекает прочь, к двери… Что за странный сон: утром, после пробуждения, надо будет подумать над ним, поразмыслить, что бы он мог значить.
Постепенно в его сознании начинают звучать слова — глухо, неясно, словно из-под воды. Нет, не так: словно сами звуки всплывают из-под воды, из нечётких и размытых становятся различимыми…
— Разбудите его! Попробуйте ещё!..
— Ничего не выйдет, ему перед сном делали инъекцию… Всё бесполезно! Госпожа Вернер, нам надо торопиться!..
— Вы не можете его бросить здесь!..
— У нас слишком мало времени, а я не могу тащить его в горы на себе!..
— Вы же обязаны заботиться о своих пациентах! Вы представляете, что с ними станет?..
— А вы представляете, сколько их у нас? И все они точно так же лежат без сознания, как ваш брат! Поймите, это безнадёжно! Вам вообще не следовало приезжать сюда! Все бегут из долины, а вы…
— А я не могу его оставить на смерть!..
— Госпожа Вернер, вода поднимается! Нам нужно бежать!..
— Нет! Пустите меня!..
— Госпожа!..
Вот ведь бред какой. Ну ничего, во сне ещё и не то привидится.
Наконец-то оба назойливых призрака исчезли за дверью. Снова воцарилась тишина. Без сомнения, сейчас снова придёт сон без сновидений, мирный и спокойный, который продлится до самого утра.
Тишина…
Только какой-то странный звук за стеной. Похоже на… плеск воды. Очень приятный звук, успокаивающий…
Рейн соскочил с кровати с ощущением, что кто-то разбудил его ударом кулака в лицо. Первым, что вспыхнуло в его сознании, было ночное видение. Грета… Санитар… Вода…
Вода.
В тот краткий миг, когда необъяснимый ужас сковал тело Рейна, не давая пошевелиться, он понял, что свет, падающий в комнату, слишком странный; обычно луна посылала в окно прямые лучи, ровно заливающие всю комнату, а теперь…
Серебристо-голубой свет дробился на тысячи бликов, словно проходя через бесчисленное множество линз. В нём не было ничего от спокойного лунного сияния: его дрожащие отблески скакали по стенам, ни секунды не задерживаясь на одном месте. На мгновение вспомнился танец теней от сосновых веток: сейчас происходило нечто похожее, только свет и тьма поменялись местами. Да и метаться с такой скоростью тени могли бы только в самую сильную бурю.
Рейн бросился к окну, лишь только парализующий страх ненадолго отпустил его.
Совсем ненадолго.
То, что происходило за окном, вряд ли когда-либо видел кто-то из живых. Разве что какой-нибудь старый художник, который бы уже готовился распрощаться с жизнью и чьё безумие было бы ещё тяжелее, чем у Рейна, мог изобразить подобную фантасмагорию. Впрочем, ни один холст не смог бы передать того, что явилось глазам Рейна, не смог бы выразить это на плоскости. Сама природа взялась рисовать картину, величественную, но слишком ужасную для восприятия человека. Холстом служила вода, в своей изменчивости злорадно насмехаясь над людской любовью к постоянству; задний план составляли чёрные вихри земли, листьев и всего, что вода смела и унесла; а на этом фоне свои мертвенно-прекрасные, призрачные образы рисовала луна. В мире больше не было ничего устойчивого: покой, обещанный всем обитателям санатория, исчез в разбушевавшейся стихии вместе с самим санаторием.
