За обедом, отдав должное в большей степени приличию, чем теме совещания, и потому лишь немного поговорив о том, Рюрик Александрович признался, что его сильно заинтересовала сама Катя. По первому впечатлению — сильная, независимая женщина, а в сочетании с почти неотразимой красотой — явление нечастое. Он был деловым человеком, ценившим время. Но и Катя теперь не отличалась говорливостью и с легкой улыбкой деловито заметила:
— Да вы скорее не Рюрик Александрович, а Александр Македоныч.
— Как? — Смутить его всегда было совсем непросто, но тут… Он рассмеялся. — Не отталкивайте меня походя. Я ведь все могу!
— Да? — Теперь она даже не улыбалась, — Как поет Карабас Барабас в известном фильме, "я готов на гадости"?
— Или на подвиги! — Он же теперь смеялся от души, радостно. Само присутствие рядом этой женщины уже делало его почти счастливым.
Так началось его неудержимое движение к ней. Ему нужно было видеть ее как можно чаще, он хотел быть необходимым ей, стремился осуществить все ее желания, а так как действительно мог почти все, то вскоре многого и добился. Он помог ей купить машину и за год значительно увеличил ее библиотеку. А нужны были Кате не просто какие-нибудь книги, а только те, которые казались ей действительно нужными. В том числе и такие, например, как эта книга издательства «Стэкпоул», которую она неохотно отложила, поднимаясь к телефону, чтобы холодно сказать ему:
— Добрый вечер. Мне казалось, что точки над i поставлены.
— А мне показалось, что наш последний разговор был несерьезным.
— Это не так.
Он рассмеялся негромко и добродушно.
— Ну, хорошо. Допустим. Друзьями-то мы можем остаться? А, Катюша?
Он привык к ее непредсказуемости, нередко — по его мнению — к непоследовательности, но, как доверительно и весело говорил как-то своему школьному приятелю, в "этой экстравагантности очень много пикантности". Однако главное заключалось в том, что Рюрик любил, его особенно привлекала именно ее непредсказуемость. Может ли быть что-нибудь более оглушительное, чем страстность после холодности?.. Конечно, в его отношении к ней физическое было ведущим, но обрамление, фон, создаваемые ее умом и нравом, подхлестывали его, порождали ощущение неоконченности и непознаваемости, атмосферу обожания, столь непривычную для него, когда не он был объектом.
— Я не верю в вашу дружбу, — спокойно сказала она.
— Ах, даже так? — Его неприятно поразила не ее интуиция, которую он до конца не мог прочувствовать, а то, что она перешла на «вы». — Хорошо, и тут я не стану вам перечить. Но согласитесь, что выдергивать плот из-под недавно спасенного по меньшей мере невеликодушно. Пусть даже непоследовательность — одна из ваших прелестных особенностей.
— Не надо меня обволакивать.
Он снова тихо рассмеялся.
— Хорошо. Видите, какой я покладистый? Но аудиенцию для делового разговора вы мне можете предоставить? Ей-богу, Катя, делового. Для того я и звоню, собственно. — Он играл с нею, как кот с мышью. — Я мог бы прислать за вами машину завтра часов в семь?
Вечер на следующий день у нее был занят. Ей предстояло дело за городом, очень для нее важное сейчас, но, чтобы отделаться от Рюрика, она сказала:
— Хорошо.
План родился сразу. Она решила извиниться завтра перед тем, кто за нею приедет, и перенести свидание на какой-нибудь другой день, хоть на послезавтра… А потом… Она знала, что им не скоро удастся встретиться.
3
В этот день дорожки многих из нашего рассказа пересеклись.
Иван Петрович Левин, как, возможно, помнит читатель по восклицанию, адресованному тетушке, дежурил эти сутки по "скорой помощи", а с утра, в перерывах между поступлениями экстренных больных, занимался своими обычными делами: смотрел с ординаторами оперированных в предыдущие дни, обсуждал что-то, беседовал с провинившейся медсестрой и ненавязчиво (не дай бог, бросит швабру и вовсе уйдет) воспитывал санитарку, то есть делал то, что и положено заведующему хирургическим отделением.
Рюрик Александрович с утра тоже занимался тем, чем положено генеральному директору объединения, и дела эти были много значительнее, конечно, левинских, масштабнее и ответственней (хотя тут точки зрения разных людей могут не сойтись). Но если Левин был поглощен своими, то Рюрик Александрович лишь погружен в них и, выныривая, думал с удовольствием о предстоящем вечером свидании с Катей. Оно освещало и облегчало его день.
А Катя с утра оформляла свой диссертационный отпуск, а потом ушла к себе в отдел.
День тянулся долго, как может тянуться дождливый серый день осени, когда только-только тихо отшуршала в расслабленно-голубом небе "бабьего лета" ароматная присыхающая листва.
В семь было уже темно. Густые серо-ватные тучи, едва угадывающиеся невысоко над крышами, подсвеченные заревом городских огней, казались тяжелыми и неподвижными.
Интуитивно Катя решила почему-то встретить машину на улице, сидя в своих «Жигулях». Зная точность Рюрика и его людей, торопливо, но точно в без пяти семь захлопнула дверцу и приспустила стекло. Интуиция не обманула ее. В подкатившей «Волге» на заднем диване сидел сам Рюрик Александрович. Яркая люстра через три незашторенных окна в первом этаже хорошо освещала его лицо в машине. Катины «Жигули» стояли у противоположного тротуара — она всегда ставила их там, чтобы хорошо видеть через узкую улицу из своего окна в четвертом этаже.
Катя нахмурилась и включила мотор. Потом врубила сцепление и дала газ. Краем глаза она увидела, как быстро обернулся в ее сторону Рюрик.
На набережной она поняла, что ее преследуют. Нагоняют или просто следят? И что за этим последовало — игра, азарт, безумие? Что там включается в нас иногда помимо желания, вопреки разуму, но более сильное, чем и то и другое? Или все наоборот: то, что известно и постижимо нами в себе и в других, — только часть желаний и разума, малая и немощная часть, а включается непознаваемое огромное?..
Похоже, удалось оторваться.
На загородном шоссе стоял абсолютный мрак. Толстый слой давивших на землю туч совсем не пропускал света из Вселенной. Только на лобовом стекле, оседая, светились мельчайшими звездочками капельки влаги. Темень отступала перед светом автомобильных фар упруго, словно резиновая. Мокрая лента шоссе разворачивалась впереди всего на какую-нибудь сотню метров.
Поглядывая в зеркальце заднего вида, она ждала: у тяжелой «Волги» все же было преимущество. Да, два мутных световых пятна приближались. Стрелка спидометра плавно ползла по кругу, перечеркивая цифры «80», "90", «100», "110". Пост ГАИ промелькнул освещенным аквариумом. Она видела, как засуетились там фигурки людей, но зато два световых пятна сзади исчезли. Черные деревья за обочиной, строения, лишь кое-где тронутые желтизной освещенных окон, бетонные столбы линии электропередач стремительно неслись навстречу, раздвигаясь светом фар и смыкаясь сразу же у самого капота машины. Катино лицо ничего, казалось, сейчас не выражало, матово белея в скудных люменах приборной доски.
