— Хотел нас околпачить, падла? Душу выну — говори, где подлинник! Еще срок получу, но в шашлык искромсаю!
Тот пыхтел и задыхался, оттого что голова его была страшно завернута, пускал губами пузыри, закатывал глаза и хрипел:
— Н-нету подлинника!
— Врешь, падла! — Кузин сильнее вдавливал в его горло нож.
— Ну н-нету, нету подлинника! — хрипел торгаш.
— Погоди, отпусти маленько, он нам живой нужен, — отвел руку Кузина Мамонов, побаиваясь, как бы тот в запале не перестарался, и склонился над Ханыкиным. — Ты, Гоша, скажи, не бойся: где он?
— Ну нету, нету! — попугаем твердил свое Гоша.
— Но я же своими глазами его видел!
— Эту ты и видел.
— Издеваешься? Меня, искусствоведа, провести хочешь? — уже раздраженно, выходя из себя, кричал Мамонов, не замечая иронии положения, когда он предлагает дискуссию оппоненту, который лежит, уткнувшись лицом в грязный половик, со связанными руками, а на нем сидит молодец и тычет в горло нож.
— Ну я же сказал: нету! — в отчаянии, чуть не плача, выкрикнул торгаш.
— Ладно! Подержи его пока так. Извини, Гоша, но придется порыться в твоей коллекции — вынуждаешь. Если найду — ох и ткну его тебе в рожу!
Мамонов ушел, и не было его долго. Ханыкин лежал смирно.
Наконец, тот вернулся, присел на корточки перед хозяином.
— Так где он все-таки? Успел загнать? Скажи!
— Ну нету его! — тянул свое Ханыкин.
— Где он?
— Да не было же, не было его! Не могу уже!
— Я что, по-твоему, ошибся?
— Ну отпустите маленько, я все объясню, честное слово! — взмолился Гоша; лицо его было багровым от натуги.
— Ладно, отпусти его, Андрей.
Кузин слез с Ханыкина, поднялся.
Тот, со связанными сзади руками, обессиленный, тоже поднялся следом, сначала на колени, потом, качаясь, на ноги.
— Пошли в твое ателье! — приказал Мамонов.
Ханыкин в сопровождении «покупателей» покорно побрел в «ателье».
Там все было раскидано и перерыто.
— Нету никакого подлинника, искать бесполезно, — сказал Ханыкин, устало сев на стул. — Тот, что ты взял — его ты и видел.
— Чего ты мне мозги пудришь? — вскипел наш ученый искусствовед.
— Погоди, не колготи, — вяло проговорил Ханыкин, обращаясь все время только к нему. — Я ж тебе обещал: расскажу… Есть такой аппарат, который мозги пудрит. Предположим, ставлю я его, прикрываю — и начинаю тебе внушать, что картина — подлинный Ван Гог… Все, что хочешь, могу внушить: Рембрандт, Репин, Рублев — и ты посмотришь на подделку и поверишь. Понял?
Мамонов и Кузин растерянно переглянулись: этого быть не может, это же бредовый сон какой-то, мистика, абсурд — чтобы Ханыкин знал их тайну и куражился над ними!
— Где ты его взял? — придя в себя, первым делом спросил Мамонов.
— Я еще не сказал, что взял, — осторожненько ответил Ханыкин.
— А откуда знаешь про аппарат? — нетерпеливо спросил Кузин.
Ханыкин молчал, игнорируя его вопрос, как будто Кузина здесь и не было — то ли сильно обидевшись на него, то ли просто не снисходя до профана в этом своеобразном диспуте.
— Откуда знаешь про аппарат? — переспросил его Мамонов.
— Да сам придумал. Пошутил, — не то насмешливо, не то испугавшись вдруг такого неожиданного внимания к тому, что он сказал, ответил Ханыкин.
— Вр-решь! Знаешь! — крикнул тогда Кузин ему в лицо, схватил за плечи, швырнул на пол, кинулся на него, лежачего и беспомощного, и снова приставил к горлу нож в захлестывающем его нетерпении терзать выказывающую упрямство жертву, в то же время ощущая безобразие и мерзость того, что он делает. — Говори, падла, где взял аппарат — счас проткну насквозь! — и, похоже, угроза его была серьезной — он так ткнул в горло лежащего на этот раз на спине с запрокинутой головой Ханыкина, что нож впился в кожу, и капелька крови выступила из-под острия и медленно потекла по шее вниз, и Ханыкин струсил.
— Д-дал од-дин ч-человек, — еле прохрипел он, заикаясь.
— Кто? — еще чуть-чуть нажал Кузин.
— Скроботов… Олег… — прохрипел тот.
Рука Кузина, державшая нож, дрогнула и ослабела, как будто он ждал этого ответа и в то же время испугался, услышав его; он метнул отчаянный взгляд в Мамонова, опустил руку с ножом и брезгливо слез со своей жертвы.
— Ты что, с ним знаком? — спросил Мамонов.
— Д-да, знаком, — побаиваясь Кузина и косо озираясь на него, Ханыкин тем временем со связанными руками по-тюленьи неловко перевалился со спины на бок и сел на пол, не решаясь больше подниматься. — С-сам он мне и предложил… В-вот, г-говорит, изобрел, д-давай попробуем…
— И что, прямо в этой комнате аппарат и находился?
— Да, вот здесь, — покорно ответил Ханыкин, кивнув на стеллаж как раз в том самом месте, где вчера стоял Мамонов, покупая картину.
Наступила тягостная пауза.
И вдруг среди этого молчания Кузин схватился за голову и нервно, истерически расхохотался; хохот этот был похож, скорее, на рыдания. Он отошел к окну и остался там, глядя на улицу, стараясь успокоиться.
— Вставай, — сказал Мамонов Ханыкину.
Ханыкин встал; Мамонов развязал ему руки. Тот выпростал из-за спины затекшие кисти рук, стал разминать их и стирать с шеи кровь, испачкав себе руки.
— Озверели совсем. Чуть не зарезали, — проворчал он.
— Гони назад деньги, — сказал Мамонов. — Твою мазню мы тебе вернем.
— Нету у меня сейчас денег, — угрюмо ответил Ханыкин.
— Что, опять связать? Не крути!
— Да не кручу я! — ноющим голосом возразил он, отойдя на всякий случай подальше от незваных гостей и взявшись за спинку стула. — Что я, дурак — наличные при себе держать? Так каждый может заявиться и приставить нож: давай деньги! Я вон уже несколько штук перекупил, — кивнул он на штабель икон на полу. — Отдам я деньги — чтоб я когда еще с тобой связался! Я торговец, а не обманщик.
— Молчи ты, «не обманщик»! — скривился Мамонов.
— А это не обман, а техническое средство! Через пару-тройку лет все будут так торговать!
— Ты думаешь?
— А чего тут думать? Да за такую штуку каждый продавец любые деньги отдаст!
Помолчали.
— А признайся-ка: кто тебе такую картинку сделал? — спросил Мамонов. — Ведь не сам?
— Я и не говорю, что сам.
— Так кто?
— Есть тут один… паренек.
— Что за паренек? Чего темнишь-то?
— В художественном учится, что хочешь тебе — и Ван Гога, и Гогена — подделает. Мастеровитые они нынче. Плохо, скажешь, сделал?
— Нет, неплохо.
— Слушай, Серега, — оживился вдруг Гоша, отбросив ноющую интонацию, — давай договоримся, а? Ты берешь эту картинку и загоняешь — у тебя авторитет, у тебя возьмут — и не надо мне тех пяти кусков, ладно?.. И еще можно сделать!
