— В гражданскую?
— На Перекопе…
Егоров хотел было спросить: чего же она столько лет одна? Но глянул и решил, что такая женщина с первым встречным об этих делах говорить не станет. Завтракали они молча. При дневном свете Анна показалась старше. На лице видны были тонкие морщинки — от крыльев носа к углам рта. Алексей опять подивился ее красоте. Черные косы, свернутые тугим узлом на затылке, были, видимо, тяжелы, и посадка головы от этого казалась горделивой. Егоров поднялся, поблагодарил.
— И тебе спасибо, Алеша…
— Мне-то за что?
— А за то, что не охальничал, не приставал…
Егоров подумал, что Анне и впрямь нередко приходится отваживать непрошенных ухажеров. — …и еще за то, что прямой ты человек и чистую душу имеешь. Таким жить труднее, зато людям с ними хорошо. Желаю тебе; Алексей, чтобы все наладилось, обошлось благополучно. Отпустит начальство — приходи.
Егоров поклонился, пробормотал слова прощания. У калитки оглянулся Анна стояла на крыльце. Высокая, статная. Такой и запомнил ее Алексей.
Начальник райотдела ОГПУ принял Егорова почти сразу. Но за короткое время ожидания Алексей уловил немало мельком брошенных на него взглядов, в которых угадывалось любопытство, смешанное с сожалением. Он подумал, что так смотрят то ли на тяжело больных, то ли ни людей, которым предстоит разнос у начальства. «Ну и правильно, — решил Егоров, — за утерю оружия по головке не погладят, а за утерю партийного билета, — тем более…» Но он понятия не имел, что человек, присвоивший его документы, явился именно в этот город, побывал и в райкоме партии, и в райотделе ОГПУ. Алексей считал, что враг должен скрыться, уйти как можно дальше. И уж никак не мог предположить, что лже-Егоров лишь вчера был в этом самом здании и теперь работает в составе особой группы, в которую входили партийные активисты, военные, сотрудники милиции и чекисты.
Вчера начальник райотдела ОГПУ беседовал с этим самым лже-Егоровым, и ни беседа, ни документы москвича не вызвали никаких подозрений, выслушав утром доклад дежурного о странном посетителе, начальник наложил на Коноплева взыскание, потому что этого посетителя надо было, конечно, задержать. Затем связался с райкомом партии и попросил прислать документ, извещавший о предстоящем приезде Егорова, и тут же послал в Москву запрос о Егорове, его работе, связях, родственниках. Сотрудник райотдела был направлен к дому Анны Коробовой, чтобы выяснить, приходил ли к ней человек, называющий себя Алексеем Егоровым, если ушел, то куда. Сотрудник этот увидел Егорова, когда тот закрывал за собой калитку, и сопровождал до райотдела.
Могли возникнуть — так полагал начальник райотдела ОГПУ — три версии: либо странный посетитель провокатор, либо душевнобольной, либо то, что он рассказал, правда. Первую версию пришлось сразу же исключить. Слишком все было наивно. Провокаторы работают тоньше. Да и цель представлялась слишком мелкой: Егоров новый человек, никаких дел еще не вел, а значит, и опасности ни для кого не представляет.
Вторая версия выглядела реальной, если дежурный не слишком напутал в своем докладе. Можно ли ее принять или следовало так же отбросить, как и первую? Это зависело от показаний человека, называвшего себя Егоровым и, конечно, от медицинской экспертизы. Без нее так или иначе не обойтись. И, наконец, третья версия. Она приобретала четкие очертания, если отпадала вторая, и ее разработка могла идти по двум путям: немедленный арест или наблюдение с целью выявления связей. При всех условиях следовало изолировать Егорова — второго, установить наблюдение за Егоровым — первым (так их условно назвал начальник райотдела). То и другое — немедленно.
Продумывая все эти версии, начальник райотдела ОГПУ никак не связывал их с недавним побегом бандитов из тюрьмы в областном центре. Даже у него человека опытного — не возникало подозрение, что кто-либо из преступников может, не таясь, средь бела дня явиться сюда, в город, пусть с самыми надежными документами. Преступники знали, что их разыскивают, что всюду разосланы их фотографии. К тому же бандиты были местными жителями, и их мог опознать любой прохожий. Начальник райотдела не сомневался, что беглецы скрываются в лесах и при первой возможности постараются уйти подальше. И он ждал сообщений от тех, кто перекрывал железную дорогу, и от рейдовых оперативных групп.
Егорову понравился кабинет — небольшой, скудно обставленный. За простым письменным столом сидел немолодой длиннолицый чекист. Алексей взял предложенную папиросу. Начальник отдела не торопил Егорова, не задавал никаких вопросов. Чекисту сразу же бросилось в глаза внешнее отличие между «первым» и «вторым». «Может, — подумал он, — они братья? Тогда все основательно запутывается и все мои версии отпадают…» Егоров начал свой рассказ. Все было достоверно: время отъезда из Москвы, время прибытия поезда, путь до жилища лесника со всеми приметами — канавами, высохшими деревьями, кучами камней.
Это начальник отдела выяснил, задав как бы вскользь и без особого интереса три-четыре вопроса. И тут же был получен ответ и на незаданный вопрос — встретились отнюдь не родственники, просто очень похожие друг на друга люди, Егоров говорил, а начальник отдела думал, глядя на него, что по документам — если допустить, что они принадлежат вот этому, «второму» — ему вскоре исполнится двадцать восемь, а на вид — не более двадцати двух. Более того, детство и юность у него были нелегкими, да и причина приезда в эти края — тяжелая болезнь. Значит выглядеть человек должен старше своих лет. Так, как выглядел «первый». А этот — почти мальчишка. Неувязочка… Рассказ подходил к концу. Егор, не решаясь говорить о своем чудесном исцелении, путался и мямлил. Врать он не умел.
— Вы были ранены этим ножом?
— Да… Я так думаю…
— И произошло это позавчера чуть позже полудня, так? А вчера около девяти вечера вы пришли в город… И никто вам не оказал помощь, не перевязал? Но это же невероятно. Судя по вашему рассказу, ранение было тяжелым, иначе вы бы не потеряли сознания на несколько часов. Верно? Значит, что-то вы путаете… или не договариваете. И ставите меня — а прежде всего себя — в очень трудное положение…
Егоров не забыл предупреждения Анны. Нет… Но последние слова чекиста были так искренни, и произнес он их с такой подкупающе-доверительной интонацией, что Алексей заколебался и стал думать: «А в самом деле — как все это понять? Никак невозможно… Если не скажу правду, то дело застопорится, и тот гад станет гулять на свободе. Значит, может такого натворить… Здесь все должны выяснить досконально, работа у них такая. Нет, надо всю правду… Ведь не у врага на допросе, со своим беседую, с коммунистом. Должен понять».
