— Только не надо язвить. Об упомянутом вами том свете я знаю предостаточно, и смею вас уверить, что это совсем не тема для упражнений в остроумии… А звоню я вам с чисто прагматической целью. У меня есть к вам одна просьба. Или, если хотите, предложение.
— Слушаю внимательно.
— Хотелось бы, чтобы нас оставили в покое.
— Кого это вас?
— Не разыгрывайте наивность. Вы меня прекрасно поняли. Конечно, все мои доводы в собственную защиту бездоказательны, но, поверьте, ставя нам палки в колеса, вы совершаете огромную ошибку, которая может сказаться плачевным образом не только на судьбе наших потомков, но и предков. О нынешнем поколении я даже и не упоминаю. Осмыслить мой тезис трудно, но тем не менее это истинная правда… Кроме того, все ваши потуги тщетны. Бессмысленно бороться с предопределенностью. Как ни старайся, а нас не одолеть. Все, что мне предстоит совершить, однажды уже свершилось, и лучшим доказательством этому является хотя бы тот факт, что я сейчас беседую с вами. Наше противостояние является лишь неотъемлемой частью всеобщего вселенского плана, в соответствии с которым существует и развивается мироздание. Вы, как умеете, досаждаете нам, мы, как можем, сопротивляемся. Обе стороны вдохновенно играют свои роли в грандиозной пьесе, финал которой заранее известен, но сюжет целиком зависит от импровизации актеров. Вот только заигрываться не следует, а вы, по-моему, грешите этим.
У Донцова было много недостатков и слабостей, но за словом в карман он никогда не лез. А вот сейчас сидел на койке, прижав телефонную трубку плечом к уху, и даже не знал, что ответить загадочному собеседнику.
— Почему вы молчите? — В голосе человека, назвавшегося Олегом Наметкиным, послышалась тревога.
Наконец Донцов выдавил из себя:
— Короче, вы считаете, что в нашем мире все предопределено?
— Конечно, неужели вы сами не сознаете этого? Для меня, например, сие является бесспорной аксиомой. А повидал я, смею заметить, немало. Мне дано было познать цену жизни и смерти, мгновения и вечности, полной свободы и рабской зависимости.
— Но если все уже предопределено, то зачем сопротивляться обстоятельствам, — возразил Донцов. — Не лучше ли отдаться на волю стихии случая.
— Предопределенность не возникает сама по себе. Она соткана из наших каждодневных поступков. За нее нужно бороться. История — это не остывшее раз и навсегда железо, а раскаленная заготовка, которую можно перековать на иной манер в любой ее момент и в любом месте. Этот мир однажды уже исчез, уступив место совсем другому, где люди были всего лишь дичью для быкоголовых чудовищ, называвших себя кефалогеретами.
— Я посоветовал бы вам обратиться к профессору Котяре, — сказал Донцов. — То, что вы шизофреник, ясно даже такому профану, как я, но он поставит более точный диагноз.
— Этого-то я и боялся. — Человек на другом конце провода тяжко вздохнул.
— Чего боялись — диагноза?
— Нет, отсутствия с вашей стороны сочувствия и понимания.
— За этими вещами следует обращаться к священнослужителям. А я всего лишь следователь. Гончий пес на службе закона.
— Понимаю… И тем не менее хочу повторить свою просьбу. Прекратите преследовать нас. Главное, что это абсолютно не нужно вам самому. Пора подумать о чем-то совсем ином. Простите за откровенность, но вы обречены. Операция, на которую возлагается столько надежд, не поможет. Метастазы уже достигли мозга, и об этом, наверное, знают все, кроме вас… Зачем вам вдобавок губить еще и меня?
Он умолк, вероятно, ожидая ответа, но Донцов не проронил ни звука. Каждый думал о своем, и мысли эти были тягостными.
Первым молчание нарушил тот, кто выдавал себя за Олега Наметкина.
— Я представляю ваше состояние, — сказал он. — Еще раз простите. Грустно говорить об этом, но мы могли бы как-то скрасить остаток ваших дней. К примеру, обеспечить деньгами.
— Теми самыми, которые вы украли из сейфа братьев Гаджиевых? — Донцов не мог удержаться от этой маленькой колкости.
— За это нас нельзя упрекать. Деньги, о которых идет речь, были нажиты нечестным путем и предназначались для грязных целей. Мы же употребили их во благо.
— Наняли киллера?
— Я нанял его для самого себя. Как другие нанимают сиделок, домработниц, любовницу. Что здесь зазорного?
— Для себя, говорите, наняли… А вы, случайно, не Доан Динь Тхи, вьетнамская иммигрантка?
— Я не вправе сообщать вам какие-либо сведения, которые потом можно будет использовать против нас.
— Как же тогда мы добьемся взаимопонимания? На какой почве?
— Только на почве доверия. Мы очень хотим вам поверить. Поверьте и вы нам.
— Честно сказать, в услышанное от вас верить трудно. Это бред если не по форме, то по содержанию. Раньше я и не предполагал, что вокруг столько ненормальных. Я не могу потакать их прихотям, порожденным больным воображением. У меня есть вполне определенные обязанности по службе. Сейчас я занимаюсь конкретной задачей — поиском преступников, убивших Олега Наметкина. Если вы как-то причастны к этому делу, прошу к ответу. Для вас это наилучший выход. В юридической практике предусмотрен целый комплекс мер, поощряющих сотрудничество со следствием.
— То есть за явку с повинной вы обещаете мне условно-досрочное освобождение? — В трубке раздался легкий смешок. — Спасибо и на этом. Но в чем вы видите мою вину? В смерти Олега Наметкина? Тогда это надо расценивать как самоубийство. А такой статьи в Уголовном кодексе я что-то не припоминаю.
— Не старайтесь запутать меня. Совершено преступление, зарегистрированное в установленном законом порядке. Есть труп… то есть был. Есть настойчивое желание главного врача клиники найти и наказать убийцу. А все остальное — это лирика, пустые словеса.
— Старый лицемер…
— Это вы о ком?
— О профессоре, конечно. Не убийцы ему нужны, а Олег Наметкин в любом виде.
— Возможно, у вас имеются к профессору какие-нибудь претензии? Не применял ли он к Олегу Наметкину сомнительных или недозволенных методов лечения?
— Вы не услышите от меня ни единого слова, которое можно использовать во вред хоть кому-то. Я вас уже предупреждал.
— Это надо понимать так, что задавать любые вопросы, касающиеся деталей преступления — бесполезно?
— Да. То же самое относится и к лицам, которых вы подозреваете. Всякие упоминания о них неуместны.
— Боитесь проговориться?
— Просто не хочу обсуждать эту тему. Поверьте, она не стоит того. Да и время мое на исходе. Бог, как говорится, любит троицу, и я в третий раз прошу вас: сделайте доброе дело. Находясь на пороге вечности, нельзя упускать такую возможность. Прекратите расследование, демонстрируйте лишь видимость активности. Уверяю, благой поступок зачтется вам и на том, и на этом свете. В противном случае вас замучают угрызения совести.
Звонивший повесил трубку, и сигналы отбоя как бы подвели черту под этим более чем странным разговором.
Выждав немного, Донцов встал и, преодолевая слабость, которая помимо всего прочего давала о себе знать еще и испариной, обошел всю квартиру, однако никаких следов визига постороннего человека не обнаружил.
Тогда он снова лег, прижимая руку к левому боку, где росло, пожирая тело изнутри, кошмарное создание, рожденное из его собственной крови и плоти.
Неужели звонивший прав, и Донцов действительно обречен? Верить в столь печальную перспективу не хотелось, но частичка сознания, не отягощенная низменными заботами и страстями, а потому для нормального человека как бы лишняя, эта падчерица души, называемая то совестью, то суперэго, бесстрастно подтвердила — да, конец близок, и он может быть страшным.
Но в любом случае думать об этом не следовало. Так уж устроен человек, что мысли о грядущих невзгодах доставляют ему куда больше страданий, чем сами невзгоды.
Внезапно Донцову пришла в голову шальная идея — плюнуть на все, хлобыстнуть стакан водки и крепко уснуть, выключив рацию и сняв телефонную трубку с рычагов. Да пусть они все удавятся — и полковник Горемыкин, и профессор Котяра. Нашли себе мальчика на побегушках. Пусть сами таскают каштаны из огня, или подберут другого дурачка. Да и Олег Наметкин птица невеликая. Спишут его дело в архив. Не такие дела списывали. Тем более если от этого зависит нерушимость нашего мира.
Донцов уже собрался отправиться на кухню, где в шкафчике пылилась непочатая бутылка «Смирновской», но ему помешал новый звонок.
Неужели этот тип, выдающий себя за Наметкина, опять напоминает о себе? Наверное, будет предлагать взятку. Или Тамарку-санитарку в качестве наложницы. Тогда уж и деда Лукошникова заодно — в качестве камердинера.
Но это напомнил о себе Саша Цимбаларь.
