Наш вертолёт проходит над двумя геологическими партиями, и, как раньше Вано, я вызываю их по радио и сбрасываю грузы. Разговоры с геологами короткие. Я их не знаю, они меня не знают. Им известно, что Челидзе погиб, и что кто-то вместо него сбросит им груз. Ни имя моё, ни фамилия им ничего не скажут. В этих партиях у раций пока что сидят старожилы. А наши ребята только-только оглядываются.
…Что же можно сделать сейчас для этих неразумных ра? Чём можно заинтересовать их? Чем отвлечь мысли от одной владеющей ими идеи: убивать? Может, сбросить им стальные ножи? Наверняка это будет невозможное, неописуемое богатство, потому что племя ещё не знает металла, и все ножи у него – костяные да каменные.
Но что сделают ра с этими стальными ножами? Не привяжут ли к древкам копий, которые полетят в нас?
Неплохо бы сбросить яркие пластмассовые игрушки – для детей. Но попадут ли они детям? Возможно, охотники нацепят их на шею и будут носить как амулеты. Они ведь совсем младенцы, эти ра. Воинственные взрослые младенцы.
Наверно, не игрушки им нужны, а чашки да миски. На шею их не нацепишь. Они станут тем, чем и должны быть – посудой.
А гезам нужно сбросить капроновые сети. Рыбаки поймут, для чего это. У сетей вроде только одно применение.
Вот вернусь в Город и пойду в Совет. Почему, в самом деле, не сбрасывать ра то, что доступно их пониманию? Глядишь, поймут, что с нами выгоднее жить в мире?
Только зачем ждать возвращения в Город? Можно ведь и по радио. Прямо из Нефти. Благо с Тушиным мы теперь знакомы…
А Нефть уже показалась вдали. Ползут под ноги вышки, уходит вбок главная насосная.
18. Женщины из племени леров
– …Завтра же будем обсуждать! – говорит Тушин и улыбается мне с экрана. – Завтра утром. Знаешь, Алик, удивительное совпадение! Сегодня утром то же самое предложил Верхов. Только он говорил об алюминиевых котелках, чайниках и флягах. А я уже вслед за ним подумал о вёдрах и сумках. Удачная мысль, Алик! И ведь простая! Как мы раньше не сообразили? Вот что такое свежий взгляд! Мы завалим их необходимыми вещами.
– Может, дело не в том, чтобы завалить? – вставляю я. – А в том, чтобы заинтересовать?
– Разумеется! – У Тушина поднимаются брови. – Разумеется, мы не переборщим! Ну, обнимаю тебя! Благодарю!
Тушин, улыбаясь, расплывается на экране.
Я выключаю видеофон, выхожу из комнаты в коридор гостиницы и спускаюсь на улицу.
Опять Женька! Опять он на три минуты раньше открывает то же, что и я. Слава аллаху хотя бы за то, что сегодня это случайное совпадение.
И здорово, что наше с Женькой предложение обрадовало Тушина.
«Наше с Женькой…» – Я ловлю себя на этих словах и усмехаюсь. Лучше было бы «наше с Маратом». Или «наше с Али»…
Я быстро иду по самой длинной улице Нефти куда-то в гору, навстречу сползающим оттуда густым вечерним сумеркам. Зачем иду? Куда?
Постепенно замедляю шаги, оглядываюсь и поворачиваю назад.
Пора ужинать. А светлая плоская крыша столовой где-то уже далеко-далеко внизу.
Я неторопливо спускаюсь по гладкой мостовой из оплавленного базальта, посеревшего от дождей и ветров. Когда-то, ещё в первый год жизни землян на материке, здесь прошлась горнодорожная машина и проложила наклонную улицу, упирающуюся в горы. И теперь эта широкая гладкая припорошённая пылью мостовая будет держаться десятки, а может и сотни лет – пока не станет мешать людям или пока не искрошит её какое-нибудь землетрясение.
По сторонам редко стоят почерневшие бревенчатые дома, в которых жили первые геологи и буровики и были первые мастерские, первые склады.
Иные геологи и сейчас ещё живут тут во время своих наездов в Нефть. Привыкли к здоровому духу древесных стен и не хотят менять его на кондиционированный воздух пластобетонных комнат.
Вообще, я заметил тут какую-то особую тягу старожилов ко всему натуральному: к домам из настоящего дерева, к деревянной мебели, которая на Земле сохранилась лишь в музеях, к натуральной пище. Не в моде тут искусственное молоко… Хотя оно и вкуснее настоящего…
Я иду вниз по первой улице Нефти, мимо бревенчатых домов, к новым, светлым и просторным пластобетонным зданиям. Сумерки, спускающиеся с гор, обгоняют меня, окутывают улицу прозрачной синеватой дымкой, которая постепенно густеет и размазывает на горизонте чёткие очертания леса, дальних нефтяных вышек.
Вот на дирижабликах вышек вспыхивают огоньки, и лес растворяется за ними в густом сине-сером мареве.
Большинство бревенчатых домов глядит на улицу тёмными слепыми окнами. За ними – опустевшие комнаты с пропылённой мебелью или склады всякого старья. Но окна иных домов бросают на улицу неяркий, затаённо-счастливый свет, и за этими окнами – современный уют и тихое пристанище людей.
Наверно, если бы я вдруг остался вдвоём с Сумико, мне нужен был бы именно такой уединённый дом. И ничего больше. И никого рядом.
Улица медленно ползёт мимо меня к горам. Надвигается и затем тоже остаётся позади светлая плавная, ступенчатая по краям и четырёхэтажная в середине дуга жилого корпуса. Этот корпус постепенно и неумолимо растёт и вширь и ввысь, как растёт детская горка, к которой трудолюбивый и терпеливый малыш прибавляет кубик за кубиком. Только детская горка не выдерживает и рушится. А жилой корпус Нефти когда-нибудь замкнётся в дом-кольцо высотой в двадцать этажей, и в этом доме будут жить люди, которые сейчас, замороженные и бесчувственные, мчатся со страшной скоростью в Бесконечности.
Я сворачиваю к столовой, и на минуту останавливаюсь в раздумье. Может, вернуться в гостиницу за Джимом и Грицько? Или вызвать их по радиофону? Неохота ужинать одному.
Ну а если они уже отужинали и смотрят стереофильм?
Вообще-то у меня есть дело в этой столовой. Али просил дать ему пропорции и примерные размеры одной из стен. Он задумал большое панно для геологов и хочет разместить его здесь, в столовой Нефти – самом просторном помещении северного посёлка. Но лететь сюда он собирается уже с готовым эскизом. И ждёт от меня параметры стены.
Ну, что ж… Для меня это пятиминутное дело. Сегодня же вечером можно передать цифры.
Уже когда я кончаю ужинать, в столовой появляются трое – две женщины и худощавый парень с короткой седеющей чёрной шевелюрой «ёжиком». Совсем как у Бруно Монтелло. Только Бруно ещё не седой.
Парня я вижу впервые, а в женщинах что-то кажется мне знакомым. Где-то я уже видел их – таких приземисто-грациозных и одинаковых, хотя они и по-разному сейчас одеты. Мне знакомы их большие чуть диковатые тёмные глаза с подсинёнными белками. Но что-то в этих женщинах не то, что-то не так, как я когда-то видел.
Это вроде и они и не они, и я даже не знаю – здороваться с ними или нет. Молча и медленно я наклоняю голову, и это можно принять за приветствие, а можно и не заметить.
Они не замечают меня. Они проходят к щиту заказов, и тут я понимаю, что меня смутило, почему я их сразу не узнал. Это женщины-леры, те самые, которых я видел один раз, перед гибелью Вано, о которых он обещал рассказать какую-то «ужасно романтичную историю».
Только тогда они были в тёплых серо-голубых рабочих костюмах, а сейчас они в нарядных платьях – вишнёвом и синем, и по платьям струятся причудливые светящиеся полосы, благодаря которым женская талия кажется по-осиному тонкой и хрупкой.
Что же это за история, которая привела их на другой материк, в чужое племя? Где теперь узнать её? Здесь ещё нет ни газет, ни книг, ни письменной истории.
Да и не скоро попадут в книги здешние «романтичные истории». Все могут знать их, но писать о них неловко. Это одна из многих условностей, тяготеющих над людьми!
Пожалуй, долго ещё литература здесь будет представлена только стихами да фантастикой, которую начинает Бирута. Всему остальному будут мешать условности.
А эту «ужасно романтичную историю» наверняка знает Джим.
Джим рассказывал мне понемногу. Из него всё надо было выдавливать, вытаскивать. Как клещами. Вопрос – ответ, вопрос – ответ. И так – четыре вечера подряд. Все те четыре вечера, которые мы провели в Нефти. И ещё какие-то перерывы днём, во время работы.
Но всё-таки он рассказал немало. Достаточно, чтобы понять всё и представить какие-то недостающие детали, подробности.
Я с удовольствием записал бы эти события в коробочку эмоциональной памяти, если бы давно не пообещал Бируте для нового её рассказа и вторую, пока ещё пустую коэму.
Конечно, было бы лучше, если бы эту историю записал сам Жюль Фуке – тот худощавый парень с чёрной седеющей шевелюрой «ёжиком», которого я видел в столовой Нефти вместе с лерами. Но у меня, увы, нет больше коэм. И нет лаборатории, где я мог бы сделать новые.
Когда-нибудь будет у нас тут киберлаборатория. И тогда я сделаю новые коэмы и подарю одну Жюлю, чтобы он смог записать эту историю. Если, конечно, захочет.
Он прилетел на «Рите-1», этот удивительный неунывающий геолог. На этом корабле было много геологов – больше, чем на двух последующих, вместе взятых. Дальновидные люди, которые планировали первую экспедицию, понимали, что именно геологи создают основу для всего хозяйственного развития. И, если бы вдруг они тогда ошиблись, если бы геологов на «Рите-1» прилетело значительно меньше, всё хозяйство на нашем материке и сегодня наверняка не вылезло бы из начальной стадии.
