В мае их экипаж вернули в летный городок, и оттуда выпускали лишь по большим праздникам. После того, как у «Гагарина-4» при возвращении с Венеры отказала система ориентации, на космодром прибыла инспекция сверху и, по слухам, гоняла космофлотское начальство в хвост и в гриву. Руководителя того полета сняли, и его имя перестали упоминать в разговорах. А их экипаж попал под проверки – так что едва не всю ОКП пришлось проходить заново.
Сергею всегда было жалко терять лето, а оно, как нарочно, выдалось настоящим, с давящей жарой, размягченным асфальтом, ребячьими очередями у лотков с мороженым… Так что, едва удавалось урвать свободное время, он брал увольнительную и ехал в Москву, просто побродить по нагретым улочкам, попить газировки из автомата, а лучше – холодного кваса из пузатой цистерны, поглядеть на студенток в коротких юбочках. Сергей не слишком стремился общаться со своей группой – насидимся еще вместе, как сельди в бочке, но не возражал, когда Войцеховский увязывался за ним. Они гуляли, в очередной раз обтирали языками предстоящий полет. На одной такой прогулке Сергей и услышал то, что сперва показалось ему бредом.
Они присели на скамейку в скверике, усаженном яблонями. Напротив завивалась змеем очередь в продуктовый; двое детишек с авоськами, разумно записав номера на ладони, играли в «войнушку».
– Похоже на открытку, правда? – сказал поляк. – На очень старую открытку… Скажите, Сергей, вас не удивляет, что дети до сих пор играют в войну, которая кончилась больше века назад?
Тот пожал плечами:
– Это самая большая победа нашей страны за этот век. Чего удивляться?
– А то, скажем… что если вы почитаете любую книгу столетней давности, вы поймете всё без труда и вам покажется, что мир не изменился?
– Ну почему же, – улыбнулся Сергей. – Сто лет назад никто не летал на Сатурн…
Он не понимал, к чему клонит Войцеховский, но появилось у него какое-то неудобное чувство, захотелось отодвинуться.
В очереди сцепились две старушки, выясняя, кто первый. Будто в ответ их спору на порог магазина вышла продавщица и зычно крикнула, чтоб не стояли – машины сегодня не будет.
– Вы слышали когда-нибудь об Интернете?
Сергей поморщился. Слышал он… кажется. Еще одно бесперспективное изобретение «лихих девяностых» прошлого века. Тогда страну едва не развалили – точнее, и развалили, и хорошо, что из осколков и обломков сумели построить единое государство. А иначе и жили бы, как на Диком Западе из старых вестернов…
Войцеховский покивал, будто что-то для себя уяснил. Сергей понимал уже, что сидеть здесь дальше не нужно. А нужно пойти и сообщить кому следует, что он отказывается лететь в космос с таким неблагонадежным товарищем.
– А помните… – снова начал инженер, но Сергей пихнул его локтем, чтоб замолчал. Мимо бодро промаршировали юные астронавты, отдали честь, взглянули с обычным восторженным уважением. Видно, с занятий…
– Почему вы об этом заговорили?
– Вы ведь слышали о теории воронки?
После любого другого вопроса Сергей закончил бы этот ненужный и опасный разговор. Отвязался бы как можно скорее от Войцеховского, чтобы в одиночку медленно пройти по улице, пиная камушки и сцепив ладони в замок за спиной. А по дороге решить для себя, как скоро и кому доложить об их странном разговоре.
Но вопрос попал в цель, как меткий выстрел в тире, – когда берешь тяжелое ружье, отсыпаешь в крышку из-под банки несколько пулек, долго выцеливаешь черный кружок, и зон-н-н-н! – большая желтая картонная ракета ползет по стене. Мальчишки-зрители громко хлопают, и даже работник тира, кажется, смотрит на тебя с уважением. Еще бы, самая маленькая мишень.
– Возможно, – Сергей медленно поднял глаза и взглянул в лицо Тадзио. Поляк, запустив пятерню в волосы, внимательно смотрел на собеседника. Цепко и настороженно, как будто сдавал один из предполетных тестов.
Войцеховский провел ладонью по лбу и стряхнул капельки пота на горячий асфальт.
– Могу рассказать подробнее. Только не здесь, уж слишком… контраст силен будет.
* * *
Надо было продолжать разговор, но Тадеуш вдруг обнаружил, что боится. Он молчал, собираясь с мыслями, а точнее, отгоняя мысли о том, к чему эта авантюра может привести. Глядел на пыльные яблони с пожелтевшими от жары кронами, на огромный крендель из папье-маше в витрине булочной, на одинаковые авоськи у стоявших в очереди. Ничего не изменилось со времен его детства. Они с родителями жили в соседнем районе. Там была такая же булочная…
Никто не рассказывал, зачем его деду вздумалось переехать в Москву. О деде вообще не говорили, и Тадеуш узнавал о нем только из боязливого перешептывания отца и матери. А еще – когда слышал через тощую стенку, как ругается с отцом бабка Мария Карловна. Бабка приезжала из Люблина, где были еще какие-то мифические родственники – их Тадзио никогда не видел. Бабка не любила русских и космос и всё время требовала от отца, чтоб он обнародовал какой-то материал.
Тадзио сперва думал – отрез на платье. Видно, Мария Карловна хочет, чтоб его отдали народу – как будто отец буржуй какой-то. Они с матерью были простыми инженерами, работали на заводе, выполняли план…
– Мама, ради всего святого… Хватит уж того, что нас с Аней затаскали куда следует… Это в любом случае ничего не изменит. Уже не изменит, понимаете?
– Это не тебе решать.
– Не мне. Отец всё давно решил за нас…
Как-то раз они поругались окончательно, и бабка с тех пор больше не приезжала.
Тадзио скучал – и по гостинцам, и по самой Марии Карловне, которая сажала его на колени и рассказывала сказки на мягком полуродном языке. Это она научила его стихотворению:
– Kto ty jestes? – Polak maly.
– Jaki znak twoj? – Orzel bialy…[3]
– Только в школе не рассказывай, – попросил отец.
В школе были дела и поинтересней. Космический кружок для октябрят, например, после него принимали в юные астронавты. Тадзио заработал больше всех серебряных звездочек. Он мечтал, что станет первым космонавтом, прорвавшим гиперпространственный барьер. Все знали, что это невозможно, даже с передовыми советскими технологиями. Ну и пусть. И про сами полеты тоже когда-то так говорили.
Когда Тадзио наконец записали в астронавты, он прокорпел несколько недель над докладом, в котором доказывал, что над гиперпространственным прыжком еще можно поработать. Но доклад признали идейно вредным: мол, подталкивать к риску ради заведомо невыполнимой задачи – значит губить просто так жизни советских людей.
– Но ведь если не рисковать, если летать только туда, куда разрешено, никакого же прогресса не будет!
