А ускорения, при которых звезды-солнца, рождаясь и живя там, мелькают метеорами, а галактики взметываются и рассыпаются ракетами-шутихами, — не желательно?.. Микросекунды и века, микроны и килопарсеки, 1038 и 1038 — что природе эти интервалы и числа, меры нашей конечности!
— А вот это я и вовсе не понимаю, — не унимался Любарский. — На полях пометки «Телеск. Максут., выдержка 0,2 сек.». Что за чепуха! Во-первых, такие снимки можно получить только на телескопах-рефлекторах с диаметром зеркал от пяти метров и более. Во-вторых, экспозиция должна быть не две десятых секунды, а несколько часов. Обычно держат всю ночь, поворачивая телескоп за небосводом… А эти черточки, которые можно истолковать лишь как собственные движения звезд в галактике, — такое и вовсе возможно заметить только за десятки лет наблюдений!.. Валерьян Вениаминович, не томите мою астрофизическую душу, объясните, что это: имитация, мистификация?..
— Не имитация и не мистификация, — сказал Пец глухим голосом. — Это «мерцания». Сняты действительно через телескоп Максутова.
— Вот это да!.. — пролепетал доцент, поднял глаза на хозяина, лицо у того было страшное. Тоже сел, держа снимки в руке.
Минуту оба сидели в оцепенении. Валерьян Вениаминович вспомнил, как вчера с Васюком-Басистовым и Терещенко поднимался в аэростатной кабине к ядру. Поднимался, прямо сказать, как директор, чтобы ознакомиться с новым участком исследований, принять новый объект. Он и до этого разок наблюдал «мерцания» — с крыши, в бинокль. В кабине, когда баллоны подняли ее на полтора километра, он несколько раз приложился к окуляру телескопа, отлаженного на автоматическую наводку и слежение… Но и тогда его занимало не сомнительное сверкание в облаке тьмы над головой, а куда больше: как ловко организовали механики и инженеры, что за мелькнувшим с метеорной скоростью светлячком-«вибрионом» можно проследить в телескоп! Дал Васюку задание на снимки — и вниз, к делам.
«Все было перед глазами — только не трусь мыслью, держись на уровне своих же идей! Плохо, когда человек не умеет держаться в жизни на уровне своих сильных идей, лучше ему и не выдвигать такие… Ум мой был далеко, и я не видел, ум мой был далеко, и я не слышал, — вспомнил Пец староиндийское изречение, покачал головой. — Не так: ум мой был мелок — и я не видел».
Валерьян Вениаминович поднялся, раскрыл одежный шкаф, достал рубашку.
— Так. Вы, Варфоломей Дормидонтович, располагайтесь в гостиной, там Юля вам постелила, отдыхайте. А я поеду, погляжу все это в натуре, — и взялся за телефон, вызвать машину.
— То есть как?! — Доцент тоже встал — красный, растерянный, гневный. — А я… а меня? Да я вас… да я вам завтра яду в чай подсыплю!
И вид у него был такой, что действительно — подсыплет.
Так в ночь с восьмого на девятое апреля завершился первый этап в исследовании Шара, этап, в котором они нашли то, чего не искали.
…И текла эта знаменательная ночь над Катаганью рекой тьмы и прохлады, рекою без берегов. Серыми мышками шмыгали по улицам автомобили и последние троллейбусы. Люди спали в домах, люди видели сны, всхрапывали или стонали от страсти, люди шли на ночную смену, люди гуляли в обнимку по весенним бульварам, разговаривали, целовались. Типографические машины с пулеметной скоростью перерабатывали рулоны бумаги в кипы завтрашних газет; в пекарнях автоматы быстро выпекали и укладывали в лотки хлеб наш насущный, а также насущные булочки, кренделя и пирожные.
Отсветил ежевечерний накал верхних уровней («наконечника») башни, запасших дневное тепло, — башни, бетонного дерева, выросшего в Шар и распространившего по земле корни-коммуникации. И мчались по ним — по шоссе, по рельсовым, воздушным и водным путям — материалы и приборы, метизы и механизмы, деловые бумаги и продукты… все то, посредством чего рутинная жизнь — озабоченная, уверенная, целеустремленная — накладывает лапу на Неизведанное-Необычное, подчиняет его своим нуждам.
А по сторонам от путей и городов лежали степь и горы, река Катагань вместе с другими потоками впадала в море, оно сливалось с океаном. И над всем этим: над городами, реками, степями, горными хребтами, над материками и океанами, укрытыми тонким одеялом атмосферы с пушинками облаков, над ночной и дневной частями планеты, разделенными закатно-восходным обручем терминатора, — плескалась мирами Вселенная! Ходуном ходили туманности, взбухала галактиками темная мощь пространства, сгущались в них и начинали ярко пульсировать звезды.
— Где, в Шаре?
И в Шаре тоже.
Не для слабых духом
…Я видел, что происходят факты, доказывающие существование
враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей судьбе, — я чувствовал свою особенность человека.
Андрей Платонов «В прекрасном и яростном мире»
Часть III
В прекрасном и яростном мире
Глава 14
Наблюдения издали и поспешно
От нуля до бесконечности
Мы проходим все по Вечности.
С бесконечности и до нуля
Мы проходим ею, тру-ля-ля!
Фольклор доведического периода.
Небо было с овчинку, даже с кулачок — звездное небо в Шаре. По мере подъема оно разрасталось, оттесняло в стороны тьму — или это сами наблюдатели съеживались в высотах НПВ? — но все равно оставалось обозримым для взгляда. Как облако. Только «мерцания» там накалялись все ярче.
Кабина подрагивала на неровно вытравливаемых канатах. Внизу они раскручивались с барабанов лебедок с бешеной скоростью, но здесь ее съедало ускорение времени; последнюю сотню метров они едва ползли. Только на приборном щите в окошечке цифрового индикатора выскакивали все более впечатляющие числа: 100 000, 500 000, 800 000 — затем пошли со степенями: 106, ЗХ 106… На предельной высоте ускорение времени составило 1ДХЮ7 — время текло в 11 миллионов раз быстрее. За микросекунду Земли (за такое время электронный луч на экране телевизора вычерчивает половину строки развертки) здесь можно было произнести небольшую речь.
Но речей пока не произносили. Корнев сидел в правом пилотном кресле возле пульта управления. Любарский находился в центре, в жестко связанной с телескопом люльке. Валерьян Вениаминович полулежал в левом кресле напротив экранов. Они не впервые поднимались к ядру Шара с той памятной ночи на 9 апреля — как втроем, так и в иных сочетаниях: Корнев — Любарский — Буров и Васюк-Басистов, Любарский — Буров — Мендельзон, Пец — Любарский — Люся Малюта… Варфоломей Дормидонтович был теперь не заезжий астрофизик, а руководитель лаборатории исследований MB; она, потеснив гостиницу-профилакторий и иные службы, развернула работы наверху, в самом «наконечнике». Все сотрудники новой лаборатории избегали расшифровывать предмет своих исследований — видимо, чтобы не пугать других и себя. MB и MB. Другие исследуют полупроводники или рентгеновские спектры, а они вот MB — Меняющуюся Вселенную.
