– Ты видел ее? – шепнул Антон Николаевич Гераклу, указывая подбородком на окошко гебуртационной камеры.
– Да, Хозяин, я видел, – отозвался тот.
– Что ты видел? – спросил Степанов чуть громче и уверенней.
– Женщину.
– К-какую? – выдохнул профессор, стиснув руку Геракла ледяными пальцами.
– Женщину с золотистыми волосами. По-моему, она красива.
Тут Степанов повел себя совершено непонятно. Некоторое время он ошалело смотрел на Геракла, после чего разразился диким смехом, от которого содрогалось все его тело. Этот смех нимало не был похож на обычное тихое блеяние. Так могут хохотать только безумцы.
– Красивая, – сквозь смех произнес Степанов, – ты говоришь, она красивая…
Геракл молчал, раздумывая, что бы сделать для прекращения истерического приступа Хозяина.
– Нет, мой друг, ты не прав, – заговорил Степанов, – справившись со смехом, – она не красива, она прекрасна. Прекрасна, как Елена Троянская, как богиня Афродита, как фея… – и снова зашелся в громком хохоте.
Профессор начал задыхаться, его обычно бледное лицо посинело, губы приобрели сизоватый оттенок, глаза выкатились из орбит. Геракл подошел к стеклянному шкафчику с медикаментами, вынул из него ампулу с препаратом, обладающим мощным седативным эффектом. Каким-то чудом Степанов увидел приблизившегося к нему Геракла со шприцем в руке. Профессор замотал головой, безуспешно пытаясь что-то произнести. Геракл догадался, что Степанов категорически воспротивился инъекции. Бросив шприц, Геракл налил в стакан воды и плеснул ею в лицо профессору. Это немного подействовало. Следующую порцию воды Степанов отправил себе в рот.
– Вам лучше, Хозяин? – спросил Геракл, склонившись над профессором.
Вместо ответа, тот слабо кивнул. Истерика пошла на убыль. Нечеловеческим усилием воли Степанову удалось взять себя в руки. Но еще в течение десяти минут, он бессильно полулежал на табурете, прислонившись к Гераклу, который не отходил от Хозяина ни на шаг.
– Все в порядке, мой друг, – наконец произнес Степанов сдавленным голосом, – принеси моего бальзама, мне нужно подкрепить свои силы.
Геракл подошел к шкафчику и вынул из него квадратную темную бутылочку с кроваво-красной жидкостью. Степанов сам изобрел этот эликсир, один глоток которого вливал в человека живительные силы.
Выпив, профессор сразу почувствовал прилив энергии, одновременно с этим пришло душевное спокойствие. Он даже нашел в себе силы иронизировать над своей слабостью.
– Я выглядел смешно, – произнес Степанов с кривой улыбкой, – не правда ли, мой друг?
Геракл молча покачал головой. Он не разделял мнения своего Хозяина.
– Ты встревожился за меня, не так ли? – продолжал Степанов.
– Я удивился, Хозяин, – спокойно ответил Геракл, – мне еще ни приходилось видеть вас в таком странном состоянии.
– В таком случае, считай, что тебе повезло, – все с той же улыбкой проговорил профессор, – ты был первым, кому довелось увидеть меня таким.
– Думаю, дело того стоит, – произнес помощник профессора.
– Ты о чем? – недоуменно спросил Антон Николаевич.
– Я имею в виду, что раз вы так реагируете, Хозяин, значит, на то есть веские причины, – поспешно пояснил Геракл.
– Ты, как всегда прав, мой друг, – увлеченно заговорил Степанов, – мы с тобой стоим на пороге величайшего открытия. Более того, я, и ты вместе со мной, вступаем в новую эпоху нашего существования. Знаешь ли ты, как это бывает, когда человек долгие десятилетия живет лишь одной идеей, одним-единственным устремлением, отдает все свои силы, бросает на чашу весов все, что когда-либо имел в жизни… – Степанов помолчал. У него вновь возникло желание повернуться в сторону гебуртационной камеры и заглянуть в окошечко, однако профессор был еще слишком слаб, чтобы решиться на это. – И вот, – продолжал он, взглянув на Геракла долгим взглядом, словно ища у помощника моральной поддержки, – наступает миг, когда человек этот находится у самой грани, когда мечта, снедавшая его большую часть жизни, близка к осуществлению.
Степанов снова умолк и провел рукой по лицу, глубоко вздохнув.
– Знаешь ли, друг мой, – вновь обратился он к Гераклу, – я не могу сказать, что чувствуется острее: осуществление заветной мечты, либо ее крушение. Надо сказать, и в том и другом случае боль бывает одинаково невыносимой.
– Я не могу этого понять, Хозяин, – промолвил Геракл.
В отличие от Степанова, он поминутно возвращался взглядом к окошку в гебуртационной камере, ощущая смутное смятение, природа которого не была ясна ему самому.
Профессор оживлялся, меланхолия стала уступать место привычному азарту, неизменно приходившему на последних стадиях работы. Он старательно отгонял все мысли о том существе, которое находилось под стеклом камеры, заставляя себя воспринимать происходящее как обычный процесс адвентации, свидетелем которого ему приходилось бывать неоднократно.
* * *
Дзержинец подлетал к Москве. Ему приходилось напрягать все свои силы, чтобы не выдать снедающего его волнения. Полчаса назад ему позвонил на сотовый командир отряда слежения, сообщив, что Тихомиров сел не на свой самолет и отправляется не в Екатеринбург, а в Питер.
– Перехватите его в аэропорту, – отдал приказание Дзержинец, – отвечаете за него головой, – добавил он прежде, чем отключиться.
Стало быть, не зря его в последнее время преследовали сомнения. Правда, большей частью беспокойство относилось не к Тихомирову, а к его руководителю, Степанову. Теперь же оказывается, что заговор замыслил не профессор, а его ассистент, такой тихий, незаметный, исполнительный человечишко, что его трудно было представить в роли бунтаря. Дзержинец нещадно клял себя за то, что не отреагировал адекватно на странные речи Тихомирова, когда они направлялись в аэропорт. Как он мог так легкомысленно проигнорировать откуда не возьмись взявшуюся горячность и злобность в ассистенте Степанова? Как мог он со спокойной душой отпустить этого сорвавшегося с катушек идиота?
Дзержинец знал, что всему виной тревоги последних дней. Слишком много было поводов для беспокойства, чтобы он мог в равной степени распространять внимание на все, что происходило вокруг него. А может быть, он просто-напросто стареет, теряет хватку? От этой мысли Дзержинцу стало и вовсе не по себе. Разумеется, нужно быть гением тактики и стратегии, чтобы с равным успехом уметь контролировать столь широкий спектр деятельности. Дзержинец всегда понимал это. Нередко ему приходили в голову мысли о том, что не помешало бы завести помощника, который курировал бы вместе с ним работу морской лаборатории. Но всякий раз полковник откладывал это намерение на потом, надеясь, что рано или поздно подыщет человека, подходящего для этой ипостаси. Однако до последнего момента такой человек так и не появлялся на горизонте.
