Приготовления к нему шли целый год, но особенно в течение последних недель перед праздником. Постепенно нервное напряжение нарастало, люди ожидали выбора жрецов: кто из них, по велению Величайшего, в этом году уйдет на Каменные Небеса? Кто отдаст свою жизнь К'Таагу? Каждый следил за каждым, ловил мельчайшие интонации, стараясь зацепиться за любую неправильность — за все, о чем можно доложить, отправив на жертвенный камень другого, а не себя, получив лишний год жизни, да еще и особый жетон, как знак усердия, необходимый для продвижения по службе.
Шенгуф, единственный, кто мог считать себя в безопасности перед этим днем, обычно радовался нервному, взвинченному состоянию своих подчиненных, почти физически ощутимому усилению страха кругом, серым, неподвижным лицам и надтреснутым голосам. Наэлектризованная атмосфера подавленной паники и затаенного ужаса напополам с нетерпением (чем быстрее слуги Ширтахо сделают выбор, тем скорее остальные вздохнут с облегчением) стимулировала его, напоминая как о тревожной, безродной и полной опасностей молодости, так и о нынешнем, всемогущем и недостижимом положении…
На этот раз что-то было не так. Неправильно, как внутри него самого, так и в окружающем пространстве. Нормальный порядок вещей нарушился в империи, но так, что никто и ничего не мог понять. Внешне все как будто бы не изменилось. Никакой враг не давал о себе знать, а рентийский корабль, который усиленно разыскивали целых три недели, оказался фикцией. На секретный объект НЗ-КВ 14 749 более никто не покушался, ни на прежнем его месте, ни на новом. Был еще один сбой там, где хранился Камень, но тщательная проверка не обнаружила никаких изменений, в том числе и в самой древнейшей реликвии. Как всем известно, она была чрезвычайно радиактивной и потому за ней возможно было только бесконтактное наблюдение, но, судя по датчикам, излучение объекта и его характеристики остались прежними. И снова на поверхности наблюдалась сильная буря, которая, скорее всего, в обоих случаях и была причиной сбоев…
Его опять одолевала бессонница, причем с нелогичной последовательностью. Когда, казалось бы, как сегодня, он уставал донельзя и само тело требовало отдыха, он не мог сомкнуть глаз, а в иные дни, когда не было никаких перегрузок, — спал как младенец. Это была только одна из аномалий.
Стояла глубокая ночь, когда Шенгуф снова решил прогуляться, чтобы движение рассеяло беспричинные тревогу и уныние, которые все чаще накатывали на него, причем в самый неожиданный момент. Опять появлялся комок в груди и вместе с ним — тянущая, черная, как подземелье, тоска, когда все делается невыносимым и хочется только лечь и умереть на месте. Никогда, никогда Император не испытывал ничего похожего до этого самого, последнего времени. Равно как и безумного, сводящего с ума страха, неопределенного, не имеющего никакого адреса, словно бы источаемого самим его перевозбужденным мозгом. При этом сначала голова, а затем и все тело начинали гореть, как в лихорадке, и ничто не могло охладить этот ненормальный жар.
Повелитель Лантера облачился в длинную, сшитую из черных полос шкуры водяного зверя мантию и мягкие башмаки на толстой подошве. Своей скользящей, выдающей воинские навыки н длительный боевой опыт походкой он прошел мимо гвардейцев у входа в опочивальню, отдавших ему честь, поднялся по крутой каменной лестнице и вышел на крышу дворца. Холодный ветер ударил в его разгоряченное лицо и подхватил длинную прядь волос. Здесь было так же тихо и безлюдно, как и в его спальне, только блики от факелов метались по серым плитам, путаясь с длинными лунными тенями, Он дошел до места, где начиналась галерея предков, и вступил между рядами тяжелых, из алого священного камня, вдвое выше человека статуй. Каждый из его предшественников оставлял изваянную еще при своей жизни фигуру, которую наследник устанавливал при церемонии вступления на трон как символ вечной и незыблемой власти императорского рода. Шенгуф так же поступил со статуей отца того человека, которого убил и чье место занял. Он был чужаком здесь, в этой навеки застывшей веренице бывших владык Гшамм, выскочкой и самозванцем, но деяниями своими, как он был уверен, он превзошел их всех, вместе взятых. Шенгуф вспомнил эпоху последнего перед собой императора и поморщился. Двор превратился в шутовской сад, о былом суровом величии Гшамм напоминали только стены цитадели и фрески храма. Знать проводила время в забавах, даже от жертвоприношения К'Таагу, равно как и от воинской службы можно было просто откупиться. Если бы новым Правителем стал настоящий принц, он вообще собирался распустить все войска, кроме стражи, и сократить священные ритуалы до простых шествий, без человеческих жертв. Именно это страшное святотатство, о котором прослышал вездесущий верховный жрец К'Таага, и подвигло его на подлог, а он, Шенгуф, тогда был только марионеткой, исполняющей чужую волю. Но кто, как не он, затем восстановил былую славу Империи? Десятилетиями приводил он к прежней покорности территории, где теперь имя К'Таага внушает невиданный благоговейный страх. Да, он перебил всю потомственную знать, включая женщин и детей, но ведь они же, прежде того, предались разврату и забыли традиции предков, сделав из Лантера увеселительный центр. Да, он уничтожил миллионы людей, единственная вина которых была в том, что они не желали платить вовремя подати, а ему нужно было кормить многотысячное войско. Зато теперь дань выплачивается с механической регулярностью и без всяких фокусов. Да, он загнал на рудники и в огнедышащие цеха толпы рабов, для которых единственной платой была плошка бурды и их собственная жизнь и где люди мерли, точно крысы в сухом смерче. Но он же создал несокрушимое войско, способное к завоеванию миров, сковал железной рукой тысячи сопливых идиотов, без чего их жизнь была бы лишена всякого смысла…
Повелитель снова поморщился. Теперь, после бегства от Рентии и конфуза возле Деу, вся эта патетика даже ему самому уже не казалась совершенно бесспорной. Хуже всего, что он перестал понимать своего бога. Возле Деу ему была весть об искуплении. Это было понятно. Но прошло так много времени, а никаких других точных велений не поступало. Неужели речь шла только о тех случаях с бассейном и дело завершилось несколькими внеплановыми жертвоприношениями? Сомнения, как червь, разъедали его дух, привычный к каменной несокрушимости. Даже его зрение, на которое он никогда не мог прежде пожаловаться, временами как будто предавало его. И в эти мгновения реальность искажалась, начинала плыть, меняясь и превращаясь в диковинные видения. И если прежде они были смутными и серыми, то в последнее время сделались ужасающе отчетливыми. Опять, опять…
