на это, я не позволяю словам воплощаться в реальность. Я знаю, все они во внешнем мире злятся на нас: и Сэм, и Мори, и все остальные. Но подумай, разве Линкольн послал бы тебя сюда, если б это было неправильно?
– Прис, – ответил я, – я знаю: все будет хорошо. Нас ждет долгая счастливая жизнь.
Она только улыбнулась, я видел, как блеснули в темноте ее зубы. В этой улыбке было столько боли и печали, что мне невольно (всего на мгновение) вспомнилось выражение лица симулякра Линкольна. Я подумал, что эта боль в нем от Прис. Она влила собственное страдание в дело рук своих. Вряд ли это было намеренное деяние, возможно, она даже не догадывалась о результатах.
– Я люблю тебя, – сказал я Прис.
Она поднялась на ноги – обнаженная и холодная, тонкая, как тростинка. Обняла мою голову и притянула к себе.
– Mein Sohn, – обратился отец теперь уже к Честеру. – Er schlaft in der Freiheit der Liebensnacht [19]. Я хочу сказать: он спит, мой бедный мальчик, он парит в свободе ночи своей любви, если ты следишь за моей мыслью.
– А что скажут в Бойсе? – В тоне Честера сквозило раздражение. – Как мы вернемся домой с ним таким?
– Ах, помолчи, Честер, – с досадой отмахнулся отец, – ты не в состоянии проникнуть в глубину его психики, не понимаешь, что он там находит. Видишь ли, психоз имеет две стороны: он не только болезненно искажает наш ум, но и возвращает нас к какому-то исходному источнику, который мы все сейчас позабыли. Подумай об этом, Честер, в следующий раз, когда решишь открыть рот.
– Ты слышишь их? – спросил я у Прис.
Но Прис, стоя рядом со мной, прильнув всем телом, только рассмеялась – легко и сочувственно. Она не отрываясь смотрела на меня пустым взглядом. И еще я почувствовал в ней какую-то настороженность. Тревогу за себя, за меняющуюся реальность, за то, что происходит в ее жизни, за само время, которое в этот момент остановилось.
Она нерешительно подняла руку, прикоснулась к моей щеке, провела по волосам кончиками пальцев.
В этот момент рядом за дверью раздался голос миссис Нилд:
– Мы уходим, мистер Розен, и оставляем квартиру в вашем распоряжении.
Где-то подальше было слышно ворчание Барроуза:
– Эта девчонка, там, в спальне, просто недоразвитая. Ей все как с гуся вода. Что она вообще там делает? С ее тощим телом… – Его голос затих вдали.
– Очень мило, – отреагировал отец. – Луис, тебе следовало бы поблагодарить их. Все же мистер Барроуз джентльмен… Не важно, что он говорит, судить о людях надо по их поступкам.
– Ты должен быть благодарен и ему, и миссис Нилд, – поддержал его Честер.
Оба они – и брат, и отец с сигарой в зубах – смотрели на меня с осуждением.
А я держал в объятиях Прис. И для меня это было все.
На следующий день мы с отцом и Честером вернулись в Бойсе. Выяснилось, что доктор Хорстовски не может – или не хочет – заниматься мною. Тем не менее он передал мне несколько психологических тестов, чтобы поставить диагноз. Один из них, помнится, заключался в прослушивании магнитофонной записи, на которой несколько голосов приглушенно бубнили о чем-то своем. Разобрать можно было лишь отдельные фразы. Моя задача заключалась в том, чтоб записать последовательно смысл этих диалогов.
Думаю, Хорстовски поставил свой диагноз именно на основании этого теста, поскольку мне казалось, что каждый из этих разговоров шел обо мне. Я слышал, как они подробно обсуждали мои недостатки и неудачи, анализировали, что я на самом деле собой представляю, давали оценку моему поведению… Безусловно, они осуждали и меня, и Прис, и наши отношения.
Доктор Хорстовски не стал ничего подробно объяснять, только прокомментировал:
– Луис, каждый раз, как там говорят «мисс», вам слышится «Прис». – Похоже, это было не очень здорово. – Опять же, они говорили не «Луис», а «круиз» – речь шла о путешествии.
Он бросил на меня суровый взгляд, после чего умыл руки.
Однако я не остался вне зоны внимания психиатрии, так как доктор Хорстовски перепоручил меня уполномоченному представителю Бюро психического здоровья от Пятого округа, что на Северо-Западном побережье. Я слышал о нем. Его звали доктор Рагланд Найси, и в его обязанности входило принятие окончательного решения в каждом отдельном случае, когда возникала необходимость помещения больного в психлечебницу в нашем регионе. Начиная с 1980 года он собственноручно отправил в клиники Бюро тысячи людей с теми или иными нарушениями психики. Он считался блестящим психиатром и диагностом. На протяжении многих лет бытовала даже шутка, что все мы рано или поздно окажемся в руках доктора Найси. Что ж, немало было таких, для кого это оказалось печальной правдой.
– Вы увидите, что доктор Найси – очень знающий и благожелательный человек, – уверял меня Хорстовски, пока мы ехали от офиса доктора в подразделение Бюро, расположенное в Бойсе.
– Очень мило с вашей стороны, что вы согласились сопровождать меня, – поблагодарил я доктора.
– Да бросьте, мне это несложно, я ведь все равно каждый день там бываю. Зато я избавлю вас от необходимости появляться перед присяжными и оплачивать судебные издержки… как вы знаете, окончательный вердикт в любом случае выносит доктор Найси, и вам лучше оказаться в его руках не по решению суда.
Я кивнул, это действительно было так.
– Надеюсь, ситуация не порождает у вас чувства враждебности, мой друг? – спросил Хорстовски. – Поверьте, сам факт помещения в клинику Бюро вовсе не означает позорного клейма… по всей стране это происходит ежеминутно – каждый девятый испытывает в той или иной форме разлагающее действие психических заболеваний, которое делает невозможным их пребывание… – Он прервался, заметив, что я не слушаю. А какой смысл? Мне все это было знакомо по бесконечным телевизионным рекламам и журнальным статьям.
Хотя, если быть честным, я злился на Хорстовски за то, что он самоустранился и отфутболил меня к психиатрам Бюро. Формально он был прав: именно так и следовало ему поступать, обнаружив у себя на участке психотика, но все же я рассчитывал на его помощь. По правде говоря, я злился на всех, включая двух симулякров. Проезжая по солнечным знакомым улицам Бойсе, я смотрел на всех прохожих и видел в них врагов и предателей. Окружающий мир казался мне чуждым и ненавистным.
Несомненно, все это и многое другое было понятно доктору Хорстовски из тех тестов, которые я выполнял по его просьбе. Так, например, в тесте Роршаха в каждой кляксе и закорючке мне виделось какое-то чудовищное, грохочущее, состоящее из острых углов и опасных поверхностей механическое начало. Я был уверен: этот монстр изначально был создан для того, чтобы своим безумным, смертоносным движением искалечить меня. На самом деле этот кошмар преследовал меня и во время поездки в Бюро к доктору Найси: я явственно видел контуры машин и людей в них, преследовавших нас с момента моего возвращения в Бойсе.
– Вы думаете, доктор Найси поможет мне? – спросил я у Хорстовски, когда мы остановились у современного многоэтажного здания с множеством окон. Я чувствовал, что мое беспокойство перерастает в панику. – Я хочу сказать, ведь психиатры из Бюро владеют всеми этими новыми технологиями, которых даже у вас нет. Ну знаете, эти последние…
– Я бы сказал: в зависимости от того, что вы понимаете под помощью, – ответил Хорстовски, отворяя дверцу машины и делая мне знак следовать за ним в здание.
И вот я стоял здесь, на первом этаже, в приемном
