— Или две деревни закопать к чертовой маме, — мрачно добавил Вит.
— А вот этого я сам не понимаю. И сейчас, после твоего рассказа, — не понимаю. Скопом они в вашу сторону двинулись, что ли? Это бывает, когда их Дикие приманивают. Надо было пометить...
— Бывает, — протянул Вит. — Одни лечат, другие проклинают. Можно спросить?
— Спрашивай.
— Почему вы решили новые котлы делать, а не уничтожать те, которые остались?
— Что-что? — Ник поднял брови.
— Известно что! Кучу хвороста на эти ваши листья, Слово Огня — и больше не будут они никуда ползти. Ни проклятых не будет, ни Диких Хозяев.
— Ни просто Хозяев, — закончил Ник. — Будем жить честным трудом, землю пахать. Только, если уж кто заболеет или ногу кому раздавит, лечиться придется у бабок.
— Яне ногу раздавили Дикие, это их был капкан, — пробурчал Вит. Мысль о том, что он так и не станет Хозяином, показалась ему нестерпимой. Веселый ужин под яблоневой кроной, огоньки в ветвях — только представить, что это больше не повторится, все будет как у людей, пашня да хлев, щи да квас... Но ведь не будет и проклятых, все будут жить до семидесяти. И Диких Хозяев можно будет повыловить, и в Лес ходить не бояться. А Яна ненавидит своего отца за то, что случилось с ее мамой, как еще знать, что она скажет, если Вит согласится пойти к Нику в ученики? Но ведь она и так знала, что я ученик Хозяина, и все равно поцеловала меня? Или она нарочно, чтобы Ника отвадить, если он вдруг...
— Люди ломают ноги не только в капканах Диких, — без выражения ответил Ник. — И еще люди болеют разными болезнями, которые можно бы лечить — будь у нас побольше демонов и побольше знаний. К сожалению, этого никто не понимает, даже из наших. Или не хочет понять. Не в обиду будь сказано, и Айген твой... Зачем возиться с этим демонским во всех смыслах котлом? — все равно не разберешься, хоть сто лет думай. Проще и полезней заучить с полсотни команд и бродить по градам и весям в качестве Хозяина. Демонов на наш век хватит, даже если все котлы остановятся сегодня, — живут они долго, паршивцы маленькие, не вечно, но долго. Еще лет пятьдесят, а то и дольше мир останется волшебным, хотя бы местами. А слово-то какое — Хозяин! Кого от гнойной горячки вылечить, кому перелом срастить, кому лес свести или половодье остановить... Девки виртуальные, опять же — реальные с их братом не живут, боятся, и правильно делают, ну так эти еще слаще...
Ник говорил раздраженно, почти кричал. Куда подевались его усмешечка, спокойствие вселенского Хозяина. И слова стал говорить вовсе непонятные. Вит не понял, какие именно девки, но, в общем, догадаться было нехитро.
— Ну и что такого? — спросил он с вызовом. — Не всем же в хоромах жить. Воду с полей убирать кто-то должен. И больных лечить.
— Да должен, должен. Только воду с полей они убирают иной раз вместе с полями, да еще и пещеры подземные почему-то открываются. А лечат не от тех хворей, от которых человек умирает.
— У Айгена так не бывало.
— Значит, ему везло.
— Вы сами сказали, что лекарь он был хороший!
— Я и хотел сказать, что ему везло, — ответил Ник. — Собственно, и не надеялся...
Он не договорил, на что не надеялся.
Однажды батюшка Олег, беседуя с Витом (небось, по дядькиному наущению), спросил: что ты будешь делать, если исчезнут Хозяйские Леса и Слова потеряют силу? Вит тогда разозлился: что толку рассуждать о всяких ужасах, которые не случатся, пока стоит мир? А что я буду делать, если солнце погаснет и земля провалится?
Уничтожить котлы, наверное, можно, коли многие из них и сами сломались. А вот новых сделать не получится. И разве это не трусость — уничтожать их? Трусость. И подлость. Вроде того топорика, что метнули Айгену в лоб.
А кроме того — он, Вит с Южного Холма, совершенно не любил пахать землю, сажать и копать картошку.
— Стало быть, они питаются от солнца, — сказал он. — Ага. Ну а делаются они из чего? Демоны — на чем они растут там, в котле? Это-то вы знаете? Если бы из земли, замок давно провалился бы...
Ник еле заметно улыбнулся. По крайней мере, глаза сощурились и усы с бородой зашевелились. Но голос его был серьезным и усталым.
— Иди все-таки поешь, Хозяин. И рожу умой.
— Мне, батюшка, — оксамиту на платье. Цвету смарагдового. И соболей на оторочку.
— А мне — венец новый. Не из самых дорогих, а сколь не жалко будет... но только чтоб с камнями. И зарукавья.
— А Марье — ягод лукошко, авось вередами пойдет, — тем же смиренным голоском добавила старшая. Поклонилась отцу, поплыла к двери. Середняя, сладко улыбаясь, — за ней.
Марьюшка словечка не сказала в ответ. Знает, что дорогих подарков ей не видать. И так сватают вперед сестер, двоим уже отказал отец. Поил сватов медами лучшими, греческим вином — Марья молода, берите вместо Марьи Гордею, за ней вдвенадцатеро больше дам... Не сладилось дело.
— Марьюшка, — позвал Данила. Дочь подняла ресницы. — Говори, что твоей душеньке хочется?
— Спасибо, батюшка. У меня все есть, ничего мне не надо.
— Так не бывает! Чтобы молоду да веселу и ничего не желалось?! Скажи, может, забаву какую? Или... — хотел сказать «ягод на меду», но осекся, — или сластей?
Марьюшка взглянула на отца, и сердце Данилы дрогнуло. Чем-то вдруг она напомнила жену-покойницу.
— Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола.
— Перышко? — Данила поднял бровь. — На что тебе соколиное перышко?
— Оно не простое, серебряное.
— Украшение какое?
— Нет, — Марьюшка продолжила шить. — Утеха на праздный час. Купи, батюшка, оно недорого стоит. У баб на базаре спроси, они скажут.
Смарагдовый отрез и венец с зарукавьями давно лежали в суме, а вот с перышком вышла незадача. Никто не знал, что это за диковинка и у кого ее можно сторговать. Купчихи, посадские жены, простые бабы качали головами, смеялись, отмахиваясь от Данилы рукавами. Торговка с пирожками чуть не сомлела от хохота — так залилась, не в силах перевести дух и по-лошадиному всхрапывая, что Данила плюнул и отошел. И то, смешно — зрелый муж бегает по базару, словно юродивый, ищет незнамо что.
Спрашивал у мужчин, но и те только диву давались. Один шустрый разносчик радостно закивал, повел Данилу к какому-то балагану, вынес оттуда «перо Феникса» — сушеную пальмовую вайю и на изумление скверно заругался, когда узнал, что не будет ему ни двух гривен, ни даже одной, ни медной полушки... Да где же добыть это окаянное перышко Финистово?!
— Перышко ищешь?
Невесть как подкралась. Пожилая, лет под сорок, одета чисто, голова повязана белым платком не на русский лад, лицо темное, глаза и брови черные — знать, ясинка или булгарка. Нос тонкий, губы тонкие. Проживет еще столько да полстолько, вылитая будет баба яга, как в баснях бают.
