— Небеса, Небеса…
Разрыв в небе расширялся. На город посыпались капли, свежий ветер сносил их в сторону, и они падали не отвесно, а наискось; и вдруг капли засверкали, словно при свете факелов ночью — но только свет, который они отражали теперь, был светом Солнца. Ослепительное, оно стояло в Небесах, и ничего, кроме него, там не было.
Как и у всех, лицо у Ганиля было обращено к небу. На этом лице, на шраме, оставшемся после ожога, он чувствовал тепло Солнца. Он, не отрываясь, глядел, до тех пор пока глаза не заволокло слезами, на Огненный Круг, Лицо Бога.
"Что такое Солнце?"
Это зазвучал в его памяти тихий голос Миида. Холодная ночь в середине зимы, и они разговаривают у Йина в доме, перед камином он, Миид, Йин и остальные. "Круг это или шар? Почему оно проходит по небу? Какой оно на самом деле величины — насколько оно от нас далеко? И ведь подумать только: когда-то, чтобы посмотреть на Солнце, достаточно было поднять голову…"
Вдалеке, где-то внутри Коллегии, раздавались лихорадочный барабанный бой и пение флейт — веселые, но чуть слышные звуки. Время от времени на ослепительно яркий лик наплывали клочья облаков, и в мире опять все становилось серым и холодным, и флейты умолкали; но западный ветер уносил облака, и Солнце показывалось снова, чуть ниже, чем прежде. Перед тем как опуститься в тяжелые облака на западе, оно покраснело, позволив на себя смотреть. В эти последние мгновения оно казалось глазам Ганиля не диском, а огромным, подернутым дымкой, медленно падающим шаром.
Шар упал, исчез.
В разрывах облаков над головой все еще видны были Небеса, бездонные, синевато-зеленые. Потом на западе, недалеко от места, где исчезло Солнце, засияла яркая точка — вечерняя звезда.
— Смотрите! — закричал Ганиль.
Но на призыв его обернулись только один или два человека: Солнце ушло, так что может быть интересного после него — какие-то звезды? Желтоватый туман, часть савана из облаков, который после Адского Огня четырнадцать поколений назад облек своим покровом из дождя и пыли всю землю, наполз на звезду и стер ее. Ганиль вздохнул, повертел затекшей шеей и зашагал домой, как и все.
Арестовали его тем же вечером. От стражников и товарищей по несчастью (за исключением Главного Мастера Ли, в тюрьме оказалась вся Мастерская) он узнал: его преступление состоит в знакомстве с Миидом Светлокожим. Сам Миид обвинялся в ереси. Его видели на поле, он направлял на Солнце какой-то инструмент — как говорили, прибор для измерения расстояний. Он пытался измерить расстояние между землей и Богом.
Учеников скоро отпустили. На третий день в камеру, где был Ганиль, пришли стражники и под тихим редким дождиком ранней весны провели его в один из внутренних дворов Коллегии. Почти вся жизнь священнослужителей проходила под открытым небом, и огромный квартал, который занимала Коллегия, состоял из приземистых строений, между которыми были дворы-спальни, дворы-канцелярии, дворы-молельни, дворы-трапезные и дворы закона. В один из последних и привели Ганиля. Ему пришлось пройти между рядами заполнивших весь двор людей в белых и желтых облачениях, и наконец он оказался на таком месте, с которого был хорошо виден всем. Он стоял теперь на открытой площадке перед длинным, блестящим от дождя столом, за которым сидел священнослужитель в золотом облачении Хранителя Высокой Тайны. В дальнем конце стола сидел другой человек; по сторонам его, как и по сторонам Ганиля, стояли стражники. Этот человек смотрел на Ганиля, и его взгляд, прямой и холодный, ничего не выражал; глаза у него были голубые, того же цвета, что и Небеса над облаками.
— Ганиль Калсон из Идана, вас подозревают в общении с Миидом Светлокожим, обвиняемым в Ересях Изобретательства и Вычисления. Вы были другом этого человека?
— Мы оба были Мастерами в…
— Да. Говорил он вам хоть раз об измерении без Палок для Измерения?
— Нет.
— О черных числах?
— Нет.
— О ведовстве?
— Нет.
— Мастер Ганиль, вы произнесли "нет" три раза. Известен ли вам Приказ Священнослужителей — Мастеров Тайны Закона, касающийся подозреваемых в ереси?
— Нет, не из…
— Приказ гласит: "Если подозреваемый четырежды ответит на вопросы отрицательно, вопросы могут повторяться с применением пресса до тех пор, пока не будет дан другой ответ". Сейчас я начну их повторять, если только вы не захотите изменить какой-нибудь из ваших ответов сразу.
— Нет, — растерянно сказал Ганиль, оглядывая бесчисленные пустые лица и высокие стены вокруг двора.
Когда внесли какую-то невысокую деревянную машину и защелкнули в ней кисть его правой руки, он все еще был больше растерян, чем испуган. Что значит вся эта чушь? Похоже на посвящение, когда они так старались его напугать; тогда им это удалось.
— Как Механик, — говорил между тем священнослужитель в золотом, — вы, мастер Ганиль, знаете действие рычага; берете вы назад свой ответ?
— Нет, — сказал, немного сдвинув брови, Ганиль.
Только сейчас он заметил: вид у его правой руки такой, будто она кончается у запястья, как рука Йина.
— Прекрасно.
Один из стражников положил руки на рычаг, торчавший из деревянной коробки, и священнослужитель в золотом спросил:
— Вы были другом Миида Светлокожего?
— Нет, — ответил Ганиль.
И он отвечал "нет" на каждый из вопросов даже после того, как перестал слышать голос священнослужителя; все говорил и говорил "нет" и под конец уже не мог отличить собственного голоса от эха, хлопками отлетающего от стен двора: "Нет, нет, нет, нет!"
Свет вспыхивал и гас, холодный дождь каплями падал на лицо и переставал, и кто-то снова и снова подхватывал его, не давая упасть. От его серого плаща дурно пахло — от боли Ганиля вырвало. Он подумал об этом, и его вырвало опять.
— Ну-ну, теперь уже все, — прошептал ему на ухо один из стражников.
Вокруг по-прежнему неподвижные белые и желтые ряды, такие же каменные у всех лица, глаза смотрят так же пристально, но уже не на него.
— Еретик, ты знаешь этого человека?
— Мы работали вместе с ним в Мастерской.
— Ты говорил с ним о ведовстве?
— Да.
— Ты учил его ведовству?
— Нет. Я пытался его учить, — голос звучал очень тихо и немного срывался; даже в окружающем безмолвии, где сейчас был слышен только шепот дождя, разобрать слова Миида было почти невозможно. — Он был слишком глуп. Он не смел и не мог учиться. Из него выйдет прекрасный Главный Мастер.
Холодные голубые глаза смотрели прямо на Ганнля, и в них не было ни мольбы, ни жалости.
Священнослужитель в золотом повернулся к бело-желтым рядам:
