– Товарищ Толгай! – он повысил голос. – Нельзя ли этого кулинара поучить хорошим манерам?
Однако степняк, как это с ним нередко бывало, в горячке боя забыл русский язык и никак не откликнулся на просьбу Смыкова.
Зато инициативу неожиданно взял на себя Эрикс. Трудно сказать, какие побуждения заставили его вылезти из-за укрытия – не то решил, что все аггелы убиты, не то спешил покинуть место, к которому и в самом деле могли вскоре прибыть новые подкрепления врагов. Тем не менее один вид нефилима, мрачная слава о силе, быстроте и неустрашимости которых, несомненно, дошла до Будетляндии, отбил у аггелов охоту к дальнейшему сопротивлению. (Откуда им было знать, что максимум, на что способен Эрикс, это закатить добрую оплеуху).
Оставшиеся в живых бросились кто куда. От полного истребления аггелов спасло только то, что в пистолете Зяблика заклинило патрон. Пока он, матюгаясь на чем свет стоит, возился с отказавшим оружием, двое или трое счастливчиков успели выскользнуть наружу.
Не вызывало сомнений, что в самом ближайшем будущем они вернутся, но уже в другом количестве, а главное – совершенно в другом настроении.
Времени не оставалось даже на то, чтобы добить раненых. Свое вечное «Быстрее, быстрее!» Смыков еще никогда не орал так громко. Каждую секунду ожидая получить выстрел в спину, они содрали одежду с нескольких ближайших трупов (даже Эрикса заставили одеться) и, что называется, до зубов вооружились. Бдолах обнаружить не удалось. Это еще раз подтверждало версию о том, что аггелы пользуются им только в чрезвычайных обстоятельствах.
Пока все складывалось не так уж и плохо. Пусть и с боем, но они прорвались в Будетляндию, оделись, вооружились и при этом не потеряли ни единого человека. Дело оставалось за малым – пересечь страну из конца в конец и запастись по пути бдолахом. Но сначала нужно было уйти как можно дальше от развалин казино – уж очень горячо здесь становилось.
Теперь ватагу вел Эрикс. Пока он сам стремился отыскать более безопасное место, им было по пути.
Вся Будетляндия представляла собой один огромный город, вернее – его руины, но от руин Талашевска они отличались примерно так же, как какая-нибудь подмосковная рощица от тропического леса.
Цыпф ощущал себя в этом мире ничтожным муравьем. То, что уступами в несколько ярусов возвышалось над ним, даже нельзя было назвать зданиями. Этакие рукотворные горы, деяния небожителей, чертоги олимпийцев, сады Семирамиды, храмы космических пришельцев. Ясно, что улицей, по которой они сейчас пробирались, мало кто до этого и пользовался (слишком много было над ней всяких труб-транспортеров и пешеходных дорожек, безо всякой видимой опоры распластавшихся в воздухе), но выглядела она так, словно была вымощена серебряными слитками.
В глазах рябило от смешения цветов (траурное габбро вполне могло соседствовать здесь с веселенькой терракотой) и стилей (готический храм как ни в чем не бывало сидел на крыше официозного билдинга), от блеска еще сохранившихся кое-где зеркальных стекол, от множества надписей на самых разных языках, от стенных мозаик размером с футбольное поле, от предельно ясных пиктографических указателей и вычурных вывесок, рекламирующих вещи совершенно непонятного назначения.
Весь этот волшебный город был мертв и выглядел так, словно через него сначала пронесся ураган, а потом промаршировали на позиции воины Армагеддона.
В прозрачных плавно изгибающихся трубах навечно застыли вагоны гравитационных поездов. Нигде не было видно ни единой уцелевшей витрины. Улицы загромождало все то, что раньше составляло меблировку квартир, то здесь, то там виднелись следы пожаров. Дикая поросль покрывала высоченные стены, где оспинами, где островками, а где и сплошным ковром; на крышах орали непуганые вороны; на ближайшем перекрестке, совсем как в глухом лесу, выла какая-то тварь. Люди не то чтобы отсутствовали, а даже дух их давно выветрился из этого города.
Впрочем, довольно скоро охи и ахи по поводу грандиозности и причудливости будетляндской архитектуры прекратились – глаза присмотрелись (хотя чувство дикаря, оказавшегося вдруг на перроне станции метро, у Левы Цыпфа так и не проходило). Эрикс выбирал самые широкие улицы, старался придерживаться их центра и никогда не поднимался ни на какое сооружение, превышавшее хотя бы пару человеческих ростов. Очевидно, у него были на то веские причины.
Это бегство не могло длиться долго. В отличие от Эдема, в Будетляндии бегущий человек довольно быстро натруживал ноги и сбивал дыхание. Кроме того, здесь не было чистейших рек, утоляющих жажду, и всяких вкусных корешков, позволяющих приглушить голод. За целые сутки пребывания в этом мире никто из ватаги еще ни крошки во рту не держал, ни глоточка не пригубил. Правда, накурились вволю.
Первым не выдержал Зяблик, уже давно бросавший вокруг плотоядные взгляды.
– Эй, шеф! – обратился он к Эриксу. – А как у вас тут насчет общественного питания дела обстояли?
– Что вы имеете в виду? – Эрикс явно не улавливал суть вопроса.
– Да все то же самое. – Зяблик похлопал себя по животу (при этом забрякали торчащие у него за поясом пистолеты). – Кишки марш играют… Подкрепиться бы не мешало… Желательно устрицами с шампанским. Но на худой конец и водка с черной икрой сойдет.
– Ах да, извините… Я это как-то выпустил из виду. – У нефилимов, вероятно, были совсем другие взгляды на проблемы питания. – Сейчас что-нибудь придумаем.
– Думай, – великодушно разрешил Зяблик. – Забегаловок тут у вас много… Хотя уже кто-то успел их подломить.
Они перешли на шаг, что вызвало облегченные вздохи почти у всех, и, миновав еще пару кварталов, по знаку Эрикса свернули в какое-то заведение, расположенное на первом этаже дома-башни, куда более широкого вверху, чем внизу, что делало его похожим на стоящий торчком топор.
Судя по сверкающей никелем и красным деревом стойке, за которой располагались пыльные и потрескавшиеся зеркальные полки, тут когда-то был бар или закусочная. Вся передняя стена напрочь отсутствовала, и вовсе не потому, что ее разнесли вдребезги мародеры или уничтожил пожар. Ее просто никогда и не существовало, а зал от улицы отделяло что-то другое, бесследно исчезнувшее сразу после катастрофы – подсвеченные водяные струи, мерцающие, как полярное сияние, силовые поля или искусно воссозданный красочный мираж.
Внутри царил тот же разгром, что и в аналогичных заведениях Талашевска – все стеклянные предметы превращены в груды осколков, с кресел содрана обивка, стены размалеваны похабными рисунками, пол засыпан всем тем, что нельзя съесть или выпить, но можно растоптать и исковеркать. Для полноты картины не хватало только скелета бармена с подвязанной ради смеха челюстью и чинариком в зубах. Впрочем, учитывая разницу в техническом уровне Отчины и Будетляндии, вполне можно было предположить, что функции барменов здесь выполняли автоматы.
