— Все. Доигрались, — бесцветно сказала Лина.
Она стерла что-то невидимое с лица и тяжело пошла прочь, мимо нехотя расступавшихся психологов. Дверь отворилась, выпуская ее из лаборатории, долго не закрывалась.
— Прощайте, одинокие нестандартщики. Не обижайся, Ралль.
…Однажды она уже уходила. Справа была серая стена дома. Слева — стена деревьев. Асфальт слезился под ногами, мелким туманом сочились сумерки.
— Дай мне что-нибудь на память. Я должна быть сильной.
Он порылся в карманах.
— Вот. Хочешь?
Серебряная скифская монетка с портретом царя.
— Спасибо. Я повешу ее на цепочке. Как старинный медальон.
Она коснулась мокрой рукой его щеки:
— Уходи. Ты первый, слышишь?
Он не ответил.
Линка повернулась. И пошла между стенами. Между домами. И между деревьями. Ветер качал провода, и фонари скорбно кивали в такт ее медленным шагам. У одного фонаря был плохой контакт — маленькая искорка то вспыхивала, то гасла. Ралль смотрел на Линкину мальчишескую спину, на гладкие высокие волосы, на ее совсем не эталонные ноги. И слушал сердце. Когда боль стала невыносимой, Линки уже не было видно.
«И не надо. Не надо!» — убеждал он себя, насильно выпрямляя мускулы лица, закаменевшие в гримасе улыбки.
И боль прошла. Остались только дождь и одинокая искорка.
Но тогда она уходила не навсегда. Еще не было эринний, не было предательства, не было любви, через которую необходимо перешагнуть.
Ралль сделал два шага к двери, остановился, обвел глазами лабораторию. Ничто не нарушило тишины. «Маня» смотала лабиринт, и Мими, цокая коготками, юркнул в норку, подобрал бесполезный хвост.
— Но почему, почему? — с силой произнес Эдик, горбясь над пультом.
Да какая разница, почему? Может, прохудились гермески. Или Ростик не уравнял поле. Или на долю секунды поверил Линкиной интуиции. Какая теперь разница? Причины — это дело не их лаборатории.
Огненные камышинки одновременно дрогнули, выпрямились, умоляюще свели свои говорящие листочки. Но Ралль видел одну — побелевшую, в опрокинутом желтом кубике, припорошенную высыпавшимся на линолеум красноватым марсианским грунтом. Роськина эринния совсем по-человечески не перенесла этой нелепой, случайной, невозможной в нашем мире и все-таки состоявшейся смерти.
Их назвали эринниями не в память об эриниях, богинях мести. Но что-то от овеществленного проклятия в них несомненно было. Древние почитали эриний и как богинь раскаяния. Но совсем под другим именем.
Под каким — Ралль не вспомнил.
О мертвых следует говорить хорошее или ничего.
В рассказе процитированы образы из стихотворений Лорки, Аполлинера, И. Бродского, диалоги из книги К. Чуковского «От 2 до 5».
