В ряде случаев даже Сарториус не имел на многие круги и группы достаточного влияния. По принципу – «по воробьям из пушек не стреляют». Система «сдержек и противовесов» американского государства работала достаточно эффективно, и общая геополитическая линия, нужная и выгодная Сарториусу и его клану, выдерживалась. Так чего же более? Пока не вставал вопрос о превращении США в «корпоративное» государство по типу муссолиниевской Италии или «тоталитарное» гитлеровского типа, видимость свободной игры политических сил была даже полезна.
К примеру – куда выгоднее для «американской демократии» стереть в порошок неугодного военного, политика или финансиста, обвинив его от имени горничной отеля в попытке изнасилования, чем дать основание «врагам Америки» увязать репрессии, иногда очень жёсткие, с «независимой точкой зрения» того же командующего Тихоокеанским флотом.
Как раз он первый счёл возможным заявить Паттерсону о своём несогласии с приказом, долго и возбуждённо доказывал, что подобное граничит с государственной изменой, независимо от того, кто именно принял решение. Да хотя бы и президент. Не для того Америка семьдесят лет после Второй мировой войны выстраивала систему своей военной и военно-морской мощи, чтобы одномоментно от всего этого отказаться! А что начнётся в тех странах, откуда уйдут оперативные соединения флота?
– Вы плохо помните события семьдесят пятого года, когда американцы и миллионы южновьетнамцев панически бежали из Сайгона? Завтра же по всей Юго-Восточной Азии начнётся дикая резня наших сторонников, – брызгал слюной прямо на экран монитора потерявший всю свою респектабельность и холодную сдержанность адмирал флота Гарольд Макэлрой.
– Вы тех событий тоже не помните, – осадил собеседника Паттерсон. – Разве что по телевизору картинки видели… – усмехнулся он.
– Я как раз тогда начинал службу и именно во Вьетнаме, – огрызнулся адмирал.
– Значит, за сорок лет должны были усвоить, что приказы положено выполнять, независимо от того, нравятся они вам или нет. Иначе вам придётся доживать свои дни без этих шикарных нашивок до локтя. «Увольнение с позором»[107] я вам могу обещать прямо сейчас. А военный суд может принять ещё более строгое решение. Вас это не волнует?
– Вы не посмеете! – почти взвизгнул лощёный адмирал с элегантной, «голливудской» причёской густых, платиновой седины волос.
– Посмею, Гарольд, и ещё как! – Паттерсон подсунул прямо под объектив видеокамеры лист президентской «индульгенции». – Читайте. Если не одумаетесь в ближайшие две минуты, славные ВМС США продолжат своё плавание уже без вас. А главный военный прокурор, прочитав этот же документ и моё представление, отвесит вам ровно столько, чтобы всю оставшуюся жизнь вы проклинали этот день и эту минуту…
Паттерсон не выносил моряков, а этого – в особенности. Были у него на то серьёзные основания. И сейчас он откровенно наслаждался, унижая Макэлроя, у которого звёзд на погонах было столько же, сколько у него самого, да вдобавок одна широкая и четыре средние нашивки на рукавах пошитого у лучших портных Сан-Диего кителя.
Адмирал шумно выдохнул воздух и кивнул, кусая губы:
– Будь по-вашему. Но не думайте, что я забуду этот разговор, сэр!
– Ничего не имею против, сэр! Но ещё раз обращаю ваше внимание – вы обязаны выполнить приказ точно и в срок. И примите все меры к недопущению возможных террористических актов. Пусть ваши люди перероют свои корабли от киля до клотиков и озаботятся выявлением всех «неблагонадёжных». Не смею вас больше задерживать.
Адмирал несколько секунд смотрел на погасший экран, облегчая душу доступными английскому языку ругательствами, а потом вдруг замолчал и задумался. Чего-то он, пожалуй, не уловил. Обстановка «за бортом» явно изменилась. И сам приказ, и документ президента, позволяющий Паттерсону такой тон и такие действия, – всё это означает резкую смену курса по команде флагмана «Поворот все вдруг!». И что бы он сам сделал с командиром корабля, вздумавшим запрашивать у него, комфлота, объяснений по поводу этого семафора, а тем более – выразившим протест против такого маневра.
Да, думать надо и по своим каналам попытаться узнать о настроениях в Белом доме и вокруг. А свои, и очень влиятельные, каналы у него до сих пор были. С выходом на людей, способных и Паттерсону с его бумажками голову скрутить, и кое-кому повыше. Только пора ли это делать прямо сейчас или немного подождать развития событий – Макэлрой ещё не понял.
…Прямо из пустого «холла» ресторанного туалета, где, на удивление, не было ни одного человека, как и в дюжине кабинок следующего помещения, Новиков с Шульгиным и профессор снова переправились в Замок. Теперь формула этой «операции» была внесена в память блок-универсалов, и одно нажатие кнопки соединяло любое место любой из реальностей с точкой последнего пребывания в Замке. Нужно было просто сделать шаг сквозь на мгновение ставшую прозрачной зеркальную стену розового с белым кафельного зала туалета и оказаться посередине всё того же, полусумрачного, но расцвеченного яркими, праздничными, почти голографическими витражами бара.
Переход осуществлялся хоть и с помощью аггрианского прибора, но по принципиально иной, форзелианской методике[108], не «пробивавшей» напрямую реальный пространственно-временной континуум, а как бы всего лишь замыкая друг на друга находящиеся в одном многомерном пространстве ячейки Гиперсети. Там, где никаких понятий о времени и расстоянии в «человеческом» смысле вообще не существует. Оттого в материальном мире этот процесс никак не отражался и на него не воздействовал.
Теперь они могли сколь угодно долго решать свои дела в Замке и в любой из разрешённых параллелей, и вернуться на ГИП по собственному желанию в любое из мгновений, следующих за их перемещением в Замок, но ни в коем случае не предшествующее ему! Но если Воронцов, Левашов или кто угодно другой передал бы им сигнал о необходимости возвращения, то обратный переход был возможен лишь в момент «после вызова». На первый взгляд – пресловутый парадокс, а при более внимательном рассмотрении – всё вполне логично.
Зато здесь их сразу охватил покой. Примерно такой, что испытывают солдаты, отведённые с передовой на переформирование. Будто зашли за гряду холмов, отрезавших звуки даже артиллерийской стрельбы, – и сразу получили приближающуюся к ста процентам гарантию, что ни с кем из них в ближайшее время ничего плохого не случится. Само же по себе «ближайшее» – понятие очень растяжимое.
