Ответ последовал незамедлительно:
– В надежное место, где вы будете в полной безопасности.
Из горла Тихомирова вырвался короткий клекот.
– Вы смеетесь надо мной?
– Отнюдь, Михаил Анатольевич, – продолжал мужчина с переднего сиденья, в то время как остальные сидящие в машине продолжали молчать, – мы только что помогли вам избежать страшной опасности. Впрочем, вы и сами это знаете, не правда ли?
Тихомиров покачал головой.
– Я вам не верю.
– Жаль, но это поправимо, – ответил мужчина.
– Кто вы?
– Вы обо всем узнаете, когда придет время. Могу сказать вам одно: мы не те, кого вы боитесь.
– То есть, вы хотите сказать, что вас я не должен бояться, так что ли?
– Именно так, Михаил Анатольевич.
– Что-то я сомневаюсь, – Тихомиров вновь издал клекот, символизирующий саркастический смешок.
– Успокойтесь, Михаил Анатольевич, прошу вас, – произнес мужчина.
– Куда вы меня везете?!
– Скоро вы все узнаете, ответил мужчина в штатском и после этого не проронил ни звука до конца поездки. Напрасно Тихомиров задавал вопросы, требовал, чтобы его немедленно выпустили, угрожал связями. Никто не реагировал на его гневные слова. Лишь однажды, когда Михаил Анатольевич попытался открыть дверцу машины, его рука была стиснута так крепко, что он вскрикнул от боли. Человек на переднем сиденье, повернул голову и искоса посмотрел на Тихомирова. Взгляд глубоко посаженных карих глазах был красноречивее всяких слов. Тихомиров застыл в немой неподвижности, вперив невидящий взор в окно машины.
* * *
– Вам лучше, Хозяин? – снова спросил Геракл, видя, что Степанов продолжает неподвижно сидеть на табурете.
– Да, мой друг, мне гораздо лучше, спасибо тебе.
Антон Николаевич медленно встал и, опираясь на руку помощника, двинулся к своему креслу.
– Прошу тебя, – сказал он Гераклу, – не отходи от пульта, я хочу, чтобы процесс постоянно находился под контролем.
Помощник не спешил покидать профессора.
– Вам больше ничего не нужно, Хозяин?
– Я же сказал тебе, отправляйся к пульту и не спускай с него глаз! – раздраженно воскликнул Степанов. – С меня хватит и одной няньки, этого вечно брюзжащего Тихомирова! Делай то, что я велю, и не занимайся самодеятельностью!
Геракл не сказал ни слова. Ни одни мускул не дрогнул на его смуглом лице. Лишь в глазах на мгновение загорелись крохотные искорки, но тут же погасли. Геракл мог бы ответить профессору, что если бы не его „самодеятельность“, Степанов не сидел бы сейчас в кресле в сравнительно удовлетворительном состоянии. Но он не сделал этого, покорно отойдя от профессора и занял место между пультом и гебуртационной камерой, находящейся на возвышении.
Что же до самого Антона Николаевича, то тот даже и не заметил, что походя нанес своему помощнику жгучую обиду.
На протяжении всего времени, прошедшего после возвращения Геракла на Базу, Степанов ни разу не задумывался над некими странностями, проявляющимися в поведении Геракла. У Антона Николаевича не было для этого времени, как, впрочем, и желания. Он не мог думать ни о чем другом, кроме предстоящей адвентации. К тому же, Геракл уже на следующее утро, проведя несколько часов в реабилитационной камере, снова стал таким же, как прежде. По крайней мере, на первый взгляд. Он не забывал присовокуплять сакраментальное словечко „хозяин“ к каждой фразе, обращенной к Степанову, был исполнительным, в меру покорным, но с присущим неизбывным ему чувством собственного достоинства – в общем, именно таким, которым желал его видеть профессор. Оставшись без Тихомирова, Антон Николаевич всецело доверился своему новому помощнику. Разумеется, Степанов не давал себе труда относиться к Гераклу хотя бы с относительной деликатностью, справедливо считая, что не для этого он создавал себе помощника. А после того, как он видел женское лицо в окошке гебуртационной камеры, его мысли кружились вокруг лишь одного…
Степанов вернулся в прошлое. Много лет он заставлял себя отгонять все воспоминания, как приятные, так и горестные. Впрочем, последних было гораздо больше. Если же он давал слабину и углублялся в события, произошедшие в годы его молодости, тупая боль, постоянно свербящая где-то в глубине души, возрастала до невыносимости. Но теперь он мог позволить себе открыть наглухо запертую дверь в прошедшую жизнь, ибо возмездие было близко.
… Он окончил институт. С красным дипломом, естественно. Будущность, открывавшаяся перед ним, виделась в самых привлекательных красках. Профессор Мечников, его научный руководитель, приглашал молодого специалиста к себе в аспирантуру. Больше того, Степанову удалось избежать распределения и остаться в Москве, что по тем временам было почти невозможной удачей. Да и работа нашлась сразу по окончании ВУЗа – Степанов попал в НИИ Биологии.
Только одно омрачало настроение: на личном фронте стояла полная тишина. Если не считать нескольких кратковременных связей со случайными девицами известного пошиба, в жизни Антона никогда не было серьезных отношений. Он мечтал об этом уже давно. Но никому не признавался. Ни один из его приятелей не подозревал, что в глубине души молодого человека, решившего посвятить свою жизнь науке, зреют романтические устремления. Для всех Степанов был, что называется, „сухарем“, видевшим в представительницах женского пола лишь „отвлекающий элемент“ – так однажды выразился Антон в разговоре с сокурсниками. Надо сказать, что и сам противоположный пол не особенно жаловал невзрачного студента. Он казался ниже своего роста, благодаря сильной сутулости, приобретенной в аудиториях института, лабораториях и читальных залах научных библиотек, где Степанов проводил большую часть времени. Невыразительное лицо с тонкими губами, удлиненным островатым подбородком и водянисто-голубыми, рыбьими глазами нисколько не привлекало девушек. Тем более, что Степанов и не пытался компенсировать отсутствие хороших внешних данных личным обаянием. Он был молчалив со сверстниками, нечасто посещал студенческие междусобойчики. А если и удостаивал своим вниманием кого-либо, то это выходило у него настолько высокомерно и неуклюже, что неприязненное отношение к нему все больше усугублялось.
Степанову часто приходило в голову, что он очень одинок в жизни. Родители – простые инженеры – не могли разделять его пристрастий, старший брат выбрал стезю военного (он погиб в Кандагаре в начале семидесятых годов). Ни в семье, ни в кругу сокурсников Антон не чувствовал ни одной родственной души. По большому счету, у него никогда не было друзей или даже близких приятелей. Но он в этом и не нуждался, поскольку не считал, что может найти хоть кого-нибудь, достойного тесного общения с таким талантливым человеком, как он. Свою „особенность“ Степанов почувствовал очень рано, еще в далеком детстве. Он всегда старался обосабливаться от всех. Дети в свою очередь сторонились этого не по годам серьезного, сосредоточенного мальчика. Однако было в нем что-то такое, из-за чего они не смели поднимать его на смех, как это чаще всего бывает в детском коллективе, когда в нем появляется так называемая белая ворона. Степанова уважали. Это проявлялось в том, что его оставляли в покое, предоставляя жить так, как ему хочется.
