Мышонок в кармане Киша вздрогнул.
И тут же заворочался, тяжело застонал Кутха.
От собственного стона очнулся, не протирая глаз, выпил половину горшочка, туманно спросил: «Где красивое?»
Не дождавшись ответа, упал в траву.
Добрая Ильхум объяснила: «Пьёт только давёжное вино. Нравится. От такого вина кровь сворачивается и сны такие, что Билюкай беспокоится».
Кутха, правда, спал тревожно. Вздрагивал, отмахивался от невидимых опасностей, вскрикивал: «Мы – творцы нового!» Из тумана похотливо выдвинулся огромный, как гора, зверь Келилгу, любовно лизнул соленое лицо Кутхи. «Во имя нашего завтра – сожжем Рафаэля, музеи разрушим, растопчем искусства цветы». Тут же налетели гамулы, ревниво оттолкнули: «В Бобруйск, жывотное!»
Киш не понял: «О чем это они?»
Мышонок знающе сказал из кармана:
«Считают, что мировоззрение Келилгу выдаёт в нем скрытую ликантропию и склонность к дальним походам».
«Что такое ликантропия, Икики?»
«Не знаю. Подумай. Может, болезнь».
Гамулы обрадовались. Зажужжали, как черное веретено.
Киш так и понял, что ликантропия – болезнь сказочная. Вызывает различные превращения в теле (мама Ильхум смотрела на Киша загадочно); например, больной может перекинуться в волка или в какое другое животное.
А письмо на этот раз оказалось длинным.
…Влад…
Дальше затоптано.
…быть рядом…
Дальше опять затоптано и короткое:
…ой…
А почему ой, неизвестно.
Может, слово так заканчивалось? Или испугалась чего?
Сладко заныло сердце. Понял: ему письмо лично. Пара нескромных диких быков осторожно приблизилась, пытались что-то подсмотреть – глаза налились кровью, только не знали грамоты. «Глаза опустите!» – посоветовал.
Опустили. Но со скалы уставился сказочный старичок.
На ремешке у этого – убитый лось. Подавал непонятные знаки, но Киш письмо собою прикрыл.
…быть рядом…
…ой…
Зайцы-ушканы прыгали, совсем отчаялись.
Приковылял дед сендушный глупый.
«В газенваген!» – вопили гамулы.
«Чего это они?»
Мышонок охотно перевел:
«Участие деда сендушного загрязняет атмосферу дискуссии». – «Какая тут дискуссия? Пусть уйдут». – «Не уйдут. Надеются». – «На что надеются?» – «На красивое».
Кутха опять уснул.
И добрая Ильхум задремала.
«Ты неинтересный, – заявил Кишу мышонок. – Ты демократию не поддерживаешь».
Киш так понял (может, неправильно), что демократия – это еще один способ читать чужие личные письма. От этого сильно страдал. От мирового несовершенства страдал. Хотелось сесть напротив Айи, как когда-то на подземном складе, загадочном от прыгающих отсветов кочегарки. Там фотожаба на ящиках – подмигивает сладкая Айя. Там бегущая строка разрывает тьму: «…превед кросавчег! ты папал на наш сайтец! для души падонга тут найдетсо фсо картинки всякие и прикольные и эротические бугагага…»
Совсем затосковал, но очнулась Ильхум, бережно осмотрелась.
Погладила морщинистой ладошкой потный лоб спящего Кутхи, взглядом укорила прячущихся в тени зверей. Потом заглянула в тайные мысли Киша, в самую глубину, сплюнула от огорчения, прочитав упомянутое приглашение в сайтец. Сказала вслух:
«Брат Гаеча всех гамул развратил. Теперь у народа Аху – болтливые серые сарафанчики, а у Гаечи – гамулы».
Поставила в траву новый горшочек.
«А это зачем?» – «Кутха проснется». – «Спросит про рецепт, да?» – «А ты не жди, Киш. Тебе уйти надо». – «Почему мне надо уйти, мама Ильхум?»
Покраснела: «Пора тебе знать. В тебе голая поселилась».
Киш тоже покраснел: «Это просто мои мысли, мама Ильхум. У всех бывает такое».
«Как это у всех? – покачала головой добрая старушка. – Где ты видел, чтобы звери скопом бегали за Келилгу? У него тоже бывают страстные мысли, но не такие, чтобы на чужое глаза выпучивать. Дело не в мыслях, Киш. Звери сразу чуют такое, чего всем хочется. Кутха, глупый старик, – сердито замахнулась на спящего. – Он мир построил, теперь больше отдыхает, спит. Думает: в остальном люди и звери сами разберутся. А разбираются не они, а Билюкай. Билюкаю власти под землей мало, он сговаривается с Детьми мертвецов. Томит сладкими снами надежды, пугает страшными снами страха. А Дети мертвецов и рады. Билюкаю помогают, учат гамул глупостям, обещают всем просторный и жаркий мир счастья, в котором Билюкаю будет хорошо, а Кутху глупого старого просто снабдят горшочком с крепким давёжным вином и отправят на ледяной остров. И ты тоже, Киш, – упрекнула, – не видишь и не слышишь! А в тебе голая поселилась». – «Как голая? Как поселилась?» – «Ты теперь мужчина и женщина вместе». – «Мужчина и женщина – всегда вместе, мама Ильхум». – «В мыслях – это да. Но у тебя-то не в мыслях. Голая в тебе растворена – в твоем теле. Билюкай любит такое выдумывать. Вас теперь двое в одном теле, – так Билюкай придумал, чтобы обоим помочь. День – ты в теле, а ночь – голая. Из-за того это, что не оставил мышонка на хранение. Билюкай этому удивился. Он думал, что ты такого друга поганого, маленького бросишь, выйдешь в тундру с девушкой. Сказал гамулам: «Киш – сумасшедший!» А на деле получается, что ты и сердиться ни на кого не можешь, потому что Билюкай даже больше сделал, чем обещал. Сразу троих на свет выпустил! Правда, двоих в одном теле». – «Почему в одном?» – «Чтобы друг друга не видели». – «Если так, почему звери на меня смотрят?»
«Глупый Киш, они не на тебя смотрят. Они ждут, когда ты уснешь, и тогда появится в мире красивая самка. Чудесная, как Билюкай любит. Как луна, такая красивая. Голая, сядет у костра, будет долго беседовать с гамулами. Они ластятся к ней: «Сестра Утилита!» А потом старый Кутха проснется, будет кричать: «Вот каких красивых делаю!» Выпьет полгоршочка вина и снова уснет. Гаеча для брата никаких снов не жалеет».
Посоветовала: «Уходи».
Добавила: «Здесь и без тебя беспокойно».
…от моей юрты до твоей юрты
горностая следы на снегу…
…обещала вчера навестить меня ты, —
я дождаться тебя не могу…
А еще приснилось такое.
Будто вырос в Большой норе.
Упражнялся в беге, в метании копья, в стрельбе из лука, в ношении тяжестей. Сделался такой легкий и быстрый, что на высоту птичьего полета прыгал. Народ Аху обеспокоился: «Мышь Маллуха это кого выкормила? Приемыш из вражеского племени, он что делает?» Тайно пришли на поляну. Спрятавшись за кусты, смотрели. Киш так легко размахивал тяжелым копьем, будто лоскутом мокрой оленьей шкуры. Так легко прыгал через широкое озеро, будто птица вспархивала. Так громко вскрикивал, что приседали старые, всё видавшие олешки. Посмотрев, сказали: «Это ужас, что он делает! Это ужас, как опасно для нас!» Пошли к Учителю, сказали: «Ты старый. Ты скоро совсем умрешь, некому будет унять приемыша. Ну, понял нас? Теперь всё сам сделай».
