— Не надо отправлять галактов в дальние экспедиции, раз на кораблях им не так удобно, как на планетах, — иронически подсказала Мери.
— Да, приходится отказываться от многих экспедиций, — подтвердил Тигран, улыбаясь еще приветливей.
Беседой снова завладел Ромеро.
— Вы сказали — равноправие. У нас тоже равноправие, социальное, в смысле обеспеченных каждому общественных возможностей — еды, жилья, учения, работы и прочего. Но гарантировать каждому, что его полюбит та, которая ему нравится, — нет, это уж сам старайся, тут тебе общество не слуга.
— Да, любовь, — сказал галакт. — Трудная штука — любовь. Ужасно необъективное чувство. Какой-нибудь рядовой субъект становится дороже всех в мире. Мы знаем об этом несправедливом чувстве, нарушающем равноправие, но пока мало что можем с ним поделать.
— Хорошо, оставим любовь, — настойчиво добивался чего-то Ромеро. — Вы сказали — экипаж звездолета… Если есть экипаж, то, очевидно, имеется и командир? И командир, очевидно, отдает команды, обязательные для экипажа, а ему, естественно, не приказывают? Не так ли, любезные хозяева?
Тигран покачал головой.
— У нас нет командиров. Звездолетом командуем мы сообща. Как все мы согласно пожелаем, так и будет.
— Но если появятся разногласия?..
— В команду подбираются близкие по характеру. Расхождений между нами не бывает даже при чрезвычайных происшествиях.
Теперь и Ромеро затруднялся что-либо сказать. Галакт обратился ко мне:
— Ты один не проронил ни слова. Почему?
— Я слушал вашу беседу.
— У тебя нет к нам вопросов?
— По крайней мере, сотня.
— Мы слушаем тебя.
То, о чем спрашивали галактов мои друзья, было важно, но имелись проблемы, интересовавшие меня больше, чем ликвидация необъективной индивидуальной любви.
— Я хочу знать, что вам известно о рамирах и как возникла война между галактами и разрушителями? Мы вступили в борьбу с разрушителями и считаем вас естественными союзниками…
Галакты переглянулись.
У людей переглядывание являлось очень приблизительным эквивалентом обмена мыслями, речь полней раскрывает мысль, чем взгляд. Но галакты искусней нашего пользуются взглядами — правда, и глаза их огромны. Тигран, видимо, получил согласие товарищей на информирование нас о войне в Персее.
— Рассказ будет долгий, — заметил он.
Мы расселись на лугу удобнее. Речка тихо журчала, это была настоящая вода, не ядовитые никелевые растворы разрушителей. И зелень на берегах пахла земной травой, хоть ни в одной из травинок я не мог признать знакомой. И леса — зеленые, неведомые деревья — раскачивались и шумели вполне по-земному. А вверху тонко светило голубое небо, такое нежное и яркое, что глазам становилось радостно. И воздух, звучный, прохладный, сам лился в грудь, он был даже вкуснее воздуха Оры.
Мы находились в месте, идеальном для тихой радости, для наслаждения природой, а галакт неторопливо вел рассказ о черных тысячелетиях, о погибавших звездных народах, о разрушенных планетах…
О рамирах у галактов сохранились одни темные предания…
Этот странный народ хозяйничал в скоплениях Персея не то до появления галактов, не то в самом начале галактовой цивилизации. Ни об облике, ни об образе жизни этих существ известий не сохранилось, следы их деятельности тоже пропали, если не считать такими следами сами планеты. Дело в том, что планетооснащенность — галакт применил именно этот термин — светил Персея в сотни раз выше планетооснащенности других звезд Галактики. В Персее десять-пятнадцать спутников у одной звезды — рядовое явление. Предание приписывает обилие планет в Персее рамирам, умевшим скатывать эти космические шары из уплотняемого пространства. Возможно даже, что сами скопления произошли оттого, что рамиры, вычерпав между звездами пустоту, насильственно сблизили их.
— Реакция Танева, — вставил слово Ромеро. — Люди пользуются ею давно. Могущество рамиров того же порядка или на порядок выше, но не более современного человеческого.
— Но оно выше нашего, — возразил галакт. — Создавать планеты мы не умеем.
Дальнейшие известия делаются все неопределенней. Рамиры постепенно переселялись к ядру Галактики, где совершались какие-то грандиозные перестройки звездных масс. И сейчас там — звездные катаклизмы, ядро пульсирует, словно его разрывают мощные силы. А в Персее, после исчезновения рамиров, все планетные системы поступили во владение галактов.
— И разрушителей, очевидно? — спросил Ромеро. — И, сколько понимаю, вы не поделили доставшееся космическое богатство.
— Персей принадлежал галактам безраздельно, ибо сервов — так мы их называли — мы создали потом.
— Разрушители — ваше творение?
— Да. Мы их сотворили себе на голову! Просчет был в том, что разрушители вначале были созданы механизмами.
О том, что в организме головоглазов много синтетики — полупроводники, сопротивления, конденсаторы, механические сочленения, — мы знали с битвы на Сигме. Нас поразило, что сердце у них — маленький гравитатор. У невидимок, как мы узнали вскоре после знакомства с ними, искусственного было еще больше, чем у головоглазов. Но что сервов собирали на конвейере, монтируя в механизмы выращенные отдельно биологические ткани, было ново.
— Создав сервов, мы продолжали их совершенствовать, — говорил Тигран. — С каждой новой генерацией повышался градус биологичности. Биологическая ткань самая совершенная. Если рассчитать машину, развивающую на единицу массы наибольшее количество умений, то такая машина может быть только живой.
— Такой же необходимостью вам впоследствии показалось наделение сервов разумом и даром самопроизводства, — заметил Ромеро, не тая иронии.
— Разумом мы наделили их с самого начала. Мы создавали помощников, а не рабов. И отказать им в даре самопроизводства, когда другие признаки организма были вживлены, было бы недобросовестно. Правда, разнополостью их не снабдили. Сервы были сотворены бесполыми, но способными воспроизводиться.
В те времена бесполость сервов казалась усовершенствованием. Разнополость относили к конструктивным излишествам природы, ибо она приводит к появлению индивидуальной любви, со всеми ее крайностями и необъективностью. Конструкторы ныне задумываются над умножением полов. Двуполость слишком элементарна, грубое противопоставление мужчины и женщины — примитив, который нельзя оправдать ни морально, ни конструктивно. Расчеты показывают, что только шестиполость гарантирует совершенство. Схема такова: один мужчина и одна прямая женщина, но одновременно — левоконструированная и правоконструированная женщина, такие же право— и левоконструированные мужчины.
