— Генерал граф Форкосиган? — Она привычно козырнула, только потом поняв, как странно это должно выглядеть в ее наряде. — Я кап… я Корделия Нейсмит. Друг Эйрела. Я… не знаю, говорил ли он вам обо мне. Он здесь?
— Очень приятно, сударыня. — Старый граф встал почти по стойке «смирно» и приветствовал ее до боли знакомым коротким кивком. — Сын мне мало что сказал, и я никак не думал, что буду иметь честь встретиться с вами. — Он с трудом улыбнулся, словно отвечавшие за это движение мускулы заржавели от долгой неподвижности. — Вы даже не представляете, как я рад, что ошибся. — Он махнул через плечо, в сторону холма. — Там, на вершине, небольшая беседка с видом на озеро. Он… э-э… большую часть времени проводит там.
— Понятно. — Она увидела тропинку, вьющуюся за кладбищем. — Гм-м… Я не знаю, как лучше выразиться… Он трезв?
Граф Форкосиган взглянул на солнце и сжал морщинистые губы.
— Вероятно, в этот час — уже нет. Первое время, вернувшись домой, он пил только после обеда, но постепенно стал начинать все раньше. Очень тревожно, но я ничего не могу с этим поделать. Конечно, если у него опять начнется кишечное кровотечение… — Старик запнулся и неуверенно всмотрелся в нее. — Эйрел принял свой эскобарский провал слишком близко к сердцу… Его отставка была совершенно необязательной.
Граф явно не был посвящен в секреты императора. «Это не провал убил в нем дух, сэр, а успех», — мысленно проговорила Корделия. Вслух же она сказала:
— Я знаю, что преданность императору всегда была для него делом чести.
«Последним бастионом этой самой чести, а ваш император сравнял его с землей ради своей прихоти».
— Почему бы вам не подняться наверх, — предложил старик. — Хотя я вынужден предупредить вас: сегодня у него не очень хороший день.
— Спасибо. Я понимаю.
Корделия пошла вверх по извилистой Тропе, затененной деревьями, в основном привезенными с Земли, и какой-то незнакомой растительностью, очевидно, местной. Особенно привлекательно выглядела живая изгородь из чего-то вроде цветущих метелок (по крайней мере, она решила, что это цветы, Дюбауэр знал бы точно), похожих на розовые страусовые перья.
Беседка оказалась строением из потемневшего от непогоды дерева в неопределенно-восточном стиле. Отсюда открывался прекрасный вид на сверкающее озеро. По ажурным стенкам вились лозы — они словно прикрепляли ее к каменистой почве. Беседка была открыта со всех четырех сторон. Вся обстановка состояла из пары потрепанных шезлонгов, большого выцветшего кресла, скамеечки для ног и маленького столика. На нем стояли два графина, несколько рюмок и бутылка с каким-то молочно-белым ликером.
Форкосиган сидел, откинувшись в кресле: глаза закрыты, босые ноги на скамье, сандалии небрежно брошены сбоку. Корделия остановилась у беседки, разглядывая его с тайным удовольствием. На нем были старые форменные брюки и очень гражданская рубашка с неожиданным кричащим цветочным узором. Она разглядела, что на пальцах ног у него растут небольшие жесткие черные волоски, и решила, что его ноги ей определенно нравятся. Но в целом его вид не радовал — усталый и даже более чем усталый. Больной.
Чуть приоткрыв глаза, Форкосиган потянулся было за хрустальной рюмкой, наполненной янтарной жидкостью, но передумал и взял вместо нее белую бутылку. Рядом с ней стояла небольшая мерная стопка, но он пренебрег ею и сделал глоток белой жидкости прямо из горлышка. Издевательски ухмыльнувшись бутылке, он сменил ее на хрустальную стопку. Отхлебнул, подержал напиток во рту, наконец проглотил и еще глубже погрузился в кресло.
— Жидкий завтрак? — осведомилась Корделия. — Так же вкусно, как овсянка с заправкой из рокфора?
Глаза его широко распахнулись.
— Ты… — хрипло сказал он через секунду. — Не видение.
Он начал вставать, потом передумал и снова упал в кресло, весь одеревенев от смущения.
— Я не хотел, чтобы ты увидела…
Корделия поднялась по ступеням, придвинула поближе шезлонг и уселась. «Дьявольщина, я сразу поставила беднягу в неловкое положение, застигнув в этаком виде. Как же мне его успокоить? Мне так хочется, чтобы он был спокоен — всегда…»
— Я вчера прилетела и пыталась позвонить, но никак не могла тебя застать. Раз ты ждешь видений, то, видно, питье это необыкновенное. Налей и мне тоже.
— По-моему, тебе больше понравится другое. — Форкосиган налил ей из второго графина. Вид у него был по-прежнему потрясенный. Любопытствуя, она пригубила его рюмку.
— Фу! Это не вино.
— Бренди.
— Так рано?
— Если я начинаю сразу после завтрака, — объяснил он, — то как правило к полудню уже теряю сознание.
А полдень уже близко, поняла она. Сначала его речь ввела ее в заблуждение: адмирал говорил так же внятно, как всегда, только чуть медленнее и нерешительнее обычного.
— Наверное, существует и менее ядовитая анестезия. — Золотистое вино оказалось превосходным, хотя и слишком сухим на ее вкус. — И так каждый день?
— Господи, нет! — содрогнулся он. — Самое большее — два-три раза в неделю. Один день пью, другой — болею: похмелье отвлекает не хуже выпивки. А еще выполняю разные поручения отца. В последние несколько лет он довольно заметно сдал.
Постепенно он приходил в себя, первоначальный страх показаться ей отвратительным начал отступать. Форкосиган сел, знакомым жестом потер лицо, надеясь протрезветь, и попытался завести непринужденный разговор:
— Славное платье. Гораздо лучше, чем та оранжевая штука.
— Спасибо, — она охотно ухватилась за предложенную тему. — К сожалению, не могу сказать того же про твою рубашку: это, часом, не образчик твоего вкуса?
— Нет, это подарок.
— Ах, вот как. Ты меня успокоил.
— Нечто вроде шутки. Несколько моих офицеров скинулись и купили ее мне, когда меня в первый раз произвели в адмиралы, перед Комаррой. Когда я ее надеваю, я всегда их вспоминаю.
— Очень мило. В таком случае я, наверное, смогу к ней привыкнуть.
— Трое из четырех уже погибли. Двое — на Эскобаре.
— Ясно. — Вот вам и непринужденный разговор. Она поболтала вино, оставшееся на дне рюмки. — Ты выглядишь отвратительно. Весь опухший…
— Да, я перестал тренироваться. Ботари совсем разобижен.
— Я рада, что у Ботари не было слишком больших неприятностей из-за Форратьера.
— Все висело на волоске, но мне удалось его оправдать. Помогли показания Иллиана.
— И все же его уволили.
— Почетная отставка. По медицинским показаниям.
— Это ты присоветовал отцу его нанять?
— Да. По-моему, самый разумный выход. Он никогда не будет нормальным в нашем понимании этого слова, но так, по крайней мере, у него остались форма, оружие и какие-то правила, которые надо выполнять. Это помогает ему найти равновесие. — Он медленно провел пальцем по краю стопки с бренди. — Видишь ли, он четыре года был ординарцем Форратьера. Когда его в первый раз перевели на «Генерал Форкрафт», он уже был не вполне Здоров. На грани шизофрении: раздвоение памяти, голоса и все такое прочее. Довольно жутко. Похоже, единственная роль, которую он может играть в человеческом обществе, — роль солдата. Так у него есть некое самоуважение. — Он улыбнулся ей. — А ты, наоборот, выглядишь просто чудесно. Ты сможешь… э-э… погостить подольше?
