В такт песне самые медлительные настолько ускорили шаг, что стражники лишились предлога пускать хлысты в ход.
Хорошая песня, — подумал Стеф, снова растягиваясь в шезлонге, — потому что в ней две противоположные идеи: терпение и отчаяние. Полюса жизни, ведь так? Во всяком случае, его жизни. Исключая киф, который стал почти его религией, навевая на него в эти вечерние часы легкую спокойную меланхолию, — состояние, которое староверы называли Святым Равнодушием: что происходит, то происходит, и не пытайся валять дурака с Богом. Ну и, конечно, Джун. Это не просто похоть, хотя и не любовь. Он прошептал ее имя — на олспике оно означало «летнее время» — с изначальной английской интонацией и смыслом: июнь.
Потом нахмурился. Как обычно, он сидел на мели. Киф стоил денег. Так как же он может позволить себе Джун? Стеф задумался, неторопливо попыхивая, выпуская ароматный дым через нос. Ему нужно новое дело. Ему нужна работа. Ему нужно, чтобы с неба на него посыпались деньги.
Даже самые пресыщенные пассажиры, много раз видевшие Уланор, или Мирград, быть может, даже выросшие там, прильнули к иллюминаторам вместе с теми, кто впервые прибыл в столицу рода человеческого.
Более миллиона человек, думала Дьева. Просто не верится, что существует такой огромный город. Конечно, в сравнении с мировыми городами двадцать первого века Уланор только-только годился в пригород. Однако он хотя бы давал ей представление об утраченном — представление о былом (и будущем?) мира до того, как Время Бедствий все изменило.
Аэробус теперь планировал, присоединившись к уличному движению на пятом уровне внешнего кольца, разворачиваясь так, что создавалось впечатление, будто город с расходящимися лучами проспектов и сверкающими площадями вращался вокруг своей оси. Второй пилот (естественно, компьютер) заговорил четким однотонным голосом, называя такие достопримечательности, как аллея Чингисхана, площадь Желтого Императора, где находились дворцы Контролеров разных секторов, а также площадь Вселенского Правительства, где Дворец Президента выходит фасадом на Сенат Миров.
— А дальше — квартал Облаков и Дождя, — вставил мужской голос, и урожденные земляне засмеялись.
Второй пилот вежливо помолчал, пока нарушенная тишина не восстановилась, а затем продолжал свои объяснения. Дьева смущенно порозовела. Квартал борделей (названный по изящному китайскому стихотворению, описавшему половой акт, как «игру облаков и дождя») проклинался в храмах староверов с тех пор, как она себя помнила. И хотя верующей она больше не была, ее продолжали возмущать унижения, которым подвергались в злачных местах женщины и мужчины.
Стеф все еще хмурился, посасывая мундштук, когда зазвонила мас-шина внутри квартиры. Злясь, что кто-то нарушает его покой, он прошлепал в комнату, лавируя между колченогой мебелью, перешагивая кучки нестираного белья. Он отдал масшине команду «говори», и она замерцала, оживая. Внутри экрана повисла светящаяся голова полковника Ямаситы из Службы безопасности.
— Хай, Корул Яма.
— Мне требуются кое-какие конфиденциальные услуги. Приходи ко мне немедленно. Ворота сорок три.
Ни единого лишнего слова. Изображение схлопнулось в светящуюся точку. Со вздохом Стеф сбросил халат на другие обноски, захламлявшие пол, и втиснулся в душный стенной шкаф в поисках чего-нибудь чистого.
Едва Стеф нажал кнопку вызова, на крышу старого здания опустился плавнолет-такси с обычным компьютером на месте водителя. Стеф забрался внутрь и назвал адрес: Львиный Дом, ворота сорок три.
— Гратизор, — сказал компьютер. — Благодарю вас, господин!
Ну почему эти железки всегда вежливее людей?
Когда они понеслись над аллеей Чингисхана, Стеф без особого интереса оглядел освещенные фасады на площади Вселенского Правительства. Он давно уже понял: они не более чем декорации, а вся деятельность кроется за кулисами. Бронзовые статуи воздавали честь Желтому Императору, Августу Цезарю, Иисусу, Будде и, разумеется, вездесущему Чингисхану. Все — великие Объединители Человечества. Предвестники Мирграда и его жителей.
Чингис был даже удостоен пышной гробницы в скрещении прожекторных лучей. Не то чтобы в ней покоились его кости: их никому не удалось найти. Но простаки из других миров специально посещали Уланор, чтобы поглазеть на могилу величайшего (и кровавейшего) Объединителя всех времен.
Вблизи гробницы торговцы продавали жареные орехи, завернутую в бумагу лапшу, крохотные связки кифа, водоросли, плошки с мисо и кишми, а также цыплят-бабабку под техасоусом. Все выглядело очень чинно: люди прогуливались и угощались в любое время суток, не опасаясь стать жертвой преступления. Нарушение закона вело прямехонько во Дворец Правосудия за площадью Вселенского Правительства, а лабиринт выложенных кафелем камер под ним носил собирательное название Белая Палата. Грозный Катманн, глава Земной Безопасности, лично занимался Белой Палатой, и одной его репутации было достаточно, чтобы в Уланоре законы соблюдались неукоснительно.
Такси свернуло с главной магистрали, пронеслось над переулками, держа высоту в двадцать метров над мостовой, и замерло у глубокой ниши в глухой белой стене здания. Стеф предъявил компьютеру удостоверение личности, и вспышка света подтвердила уплату. Он вошел в вестибюль, и скучающий стражник в будке повернул к нему голову.
— Хай?
— Хай. Йа Стеффене Александр. Корул Ямасита ха'калла.
Звук его голоса включил монитор. Стражник посмотрел на возникшую картинку, затем придирчиво вгляделся в лицо, словно оно могло скрывать под собой другое, незавизированное. Наконец он что-то сказал, обращаясь к системе безопасности, после чего бесшумно отодвинулась стальная дверь, отделанная бронзой.
В открытых для публики частях Львиного Дома глаз радовали многоцветный мрамор и малиновые резные шиши, но здесь, в деловой части, коридоры, облицованные пластиком и устланные серыми циновками, были безлики. На дверях отсутствовали номера и таблички, чтобы сбить с толку незваного гостя. Стеф, хорошо знавший этот коридор, отсчитал девятнадцатую дверь, постучался. И охнул: ему в лицо ударила вонь, которая сделала бы честь настоящему львятнику. Дверь открыл темнооборотник, и с мохнатой морды мандрилла на Стефа уставились черные кошачьи зрачки, рассекающие огромные глазные яблоки цвета перезрелой малины. У этой твари имелись две пары рук — большие и маленькие. Одна большая рука придерживала дверь, другая лежала на кобуре, а две маленькие скребли густую шерсть на мохнатой груди.
— Корул Ямасита ми ждать, — умудрился выговорить Стеф, ни разу не сбившись.
