И сидя в яме Мартиросса, один за десятью замками, утра в молчанье дожидался, чтоб псам в кормушку угодить.
И вот раздался голос сверху и тусклый свет проник в темницу.
— Скажи мне правду, Мартиросса, убил ли ты сестру родную, невесту сына моего? Хотя бы в этом преступленье ты мог бы быть не виноват.
— Убил. — промолвил Мартиросса.
— Но ты не мог же надругаться над сестрою, что другу твоему Сиквейре ты обещал к венцу привесть!
— Я надругался над сестрою. — сказал спокойно Мартиросса.
— Но не ты ведь обесчещенное тело терзал, как зверь свою терзает жертву!
— Я сделал это. Я виновен. И не ищи мне оправданья. И дай спокойно мне дождаться рассвета, чтобы умереть.
Смолчал Коррадо и потом раздался голос вновь над ямой, но в этом голосе его живого не было дыханья, то говорил мертвец холодный:
— Тебя Дамиан, а знал ребенком. Ты с сыном старости моей, Константом, тоже был мне сыном и вас обоих на коленях с любовью нежной я качал.
Ты не убил его, я знаю. Он обезглавлен был случайно Франческо дрогнувшей рукой. Мой побратим исполнил клятву, которою мой сын поклялся, но не исполнил он своей.
Тебя, убийцу Мариситы, отец твой жизни не лишил. Он уплатил своею жизнью за твое право наслаждаться плевками, грязью и позором и, ненавистью, и проклятьем и вечной гибелью его в глубинах адского огня. Поскольку он, самоубийца, лишен церковного обряда и, словно пес бродячий, в землю брошен за оградой в земле не освященной!
Но воля друга моего была такою, как решил он, и я не смею преступить его последнего желанья. Тебя он не казнил, и я не дам свершиться приговору, хотя бы сам за то лишился головы. Ты не умрешь, и не прервется с тобою род князей великих. Но будешь втайне ты влачить своё существованье, покуда не исполнится судьба — пока достойнее тебя не будет Мартироссы!
И с этим словом отверз он все замки темницы. Тут руки грубые прислуги схватили Дамиана, заткнули кляпом рот, накинули на голову мешок, поволокли сурово, гремя тяжёлыми цепями, и бросили в крестьянскую повозку. На дно же ямы упало чужое обезглавленное тело.
Очнулся Мартиросса на галере под именем Хосе Перейры и рядом с ним, к веслу прикован, сидел сей летописец. Марвелл Костагрю — кельт, каторжник клейменный, уличный певец.
Сей Марвелл уж две недели был прикован к веслу цепями после суда недолгого в Мадриде, где после полугода ожиданья в яме за кражу двух сентаво на базаре он должен был лишиться рук обеих. Тяжкая судьба — удел певцов бродячих, которым за балладу о доблести и славе героев родины своей не бросит чернь и яблока гнилого.
Уж с месяц как тюрьма гудела от слухов о страшном злодеянии, совершенном неким дворянином в наследном княжеском уделе и доме славного отца его. Вели его в цепях в Мадрид на королевский суд по дорогам вместе с убийцами, насильниками и ворами. И не было средь этой своры кровавой столь ненавидимого всеми преступника, как этот княжич молодой.
И за день до суда над ним всех, кто столь долго ждал в темнице приговора, за сутки за одни лишь пред судьею провели и каждому воздал он по заслугам.
Предстал перед судом и Марвелл. И старик суровый, выслушав два слова обвинения — базарный вор! — сказал ему:
— За воровство закон велит лишать воров их рук нечистых. Но ради юности твоей тебя я пощажу. Отправляйся на галеры и потрудись на веслах.
Вот так попал я на галеры, и многие в тот день из узников темницы получили в воздаянье меньше, чем закон за то велел. И думается мне, что причиною тому неведомый, но ужаснейший убийца, что всю Испанию потряс деянием своим — Дамиан Мартиросса!
И на галере вскоре Марвелл друга приобрел, с которым судьба его связала одною цепью за веслом одним и утешение ему дала по имени — Хосе Перейра!
Семь лет прошло, семь лет побоев, тяжкой, изнурительной работы под жгучим солнцем, за чашку ржавую воды, за миску бобовой похлебки!
Семь лет Хосе молчал, никто не знал, что он — потомок княжеского рода. Ни с кем не говоря, он с кельтом лишь одним и хлебом, и водой делился.
И, чтобы Костагрю не получал по рёбрам плеткою костистой за слабость отощавших рук, Хосе один тянул весло с огромной силою, словно демон внутри него метался и выхода себе не находил.
Однажды на галере груз перевозили перца, кофе и лионских тканей, венецианского стекла и вина в бочонках.
И все везли в Испанию, испанский же отряд копейщиков их охранял и вельможу заодно в воротнике тарелкой и пышных буфами штанах.
Вельможа нос свой закрывал подарком кружевным какой-нибудь синьоры и туфлями на каблучках стучал, промеж рядов гребцов гуляя, что спины надрывали, покрытые рубцами от побоев.
И тут завидел вдруг Перейру — тот молча греб, не поднимая головы, как делали гребцы другие, чтобы в рывке спине дать передышку.
Вельможа подошел и белою холеною рукою Перейре голову закинул, за волоса его схватив, и воскликнул:
— Тебя я знаю! Ты — убийца, ты избегнул казни, тогда как все решили, что ты без головы по воле мстителя остался!
Но не успел вельможа имени назвать, как Перейра за полу его схватил, к себе рванул и мгновенно, как цыплёнку, амброй надушенную голову свернул!
Его схватили и тут же, у мачты привязав, всем в назидание и в устрашение капитан галеры велел пороть до смерти плетьми, в хвосты которых кривые гвозди были вплетены.
Удар один успел палач нанесть, и зарычал Перейра, подобно скимену в пустыне. Тут закричала стража копейщиков. Солдаты навзничь повалились с стрелами в шеях и груди. И капитан, залившись кровью, за борт упал своей галеры.
Никто не видел, как к судну бриг подошел и с бортов его высоких пираты-сицилийцы в повязках красных на головах осыпали стрелами копейщиков испанских.
Рабы взревели от восторга и громко бряцали цепями, радуясь своей удаче и судьбу благославляя.
— Разрубите путы! Зря радуетесь, это не свобода, это ваша смерть пришла! — так грянул, словно гром, от столба Хосе, избегший казни вторично.
Лишь Марвелл крик его услышал и тело мертвое палача к себе он притянул, и саблю вытащил из ножен, и разогнул цепи кольцо. И путы, что Перейру у столба держали, он сталью острой разрубил.
— Бей, Мартиросса! — так громко крикнул сам себе Перейра и клич воительный издал и перебил клинком цепей всех мягкое железо. И рабы вскочили с места.
Пираты между тем крюками притянули борт галеры и тюки товаров взялися выносить. И, радуясь, рабы им помогали.
Тут взял Перейра копье упавшее из рук погибшего солдата и, выбрав цель, послал его рывком могучим прямо в горло вожаку пиратов — тот, довольный, смотрел на тюки товаров и прибыль уж в уме считал. С двухсот локтей как в соверен попал!
