Натужно взвыли электромоторы, и дверь отворилась с характерным хлопком. Надежная герметизация, автоматика не подвела: голоквантовый мозг станции — знаменитая «Мурена-2» — окружен особыми заботами.
Вошел в рубку. Кругом чистота и порядок.
Вдоль стен сравнительно небольшого помещения — панели подковообразного пульта. На них — обычный ассортимент экранов, шкал, сигнальных глазков, клавишей, кнопок. Вместо потолка нависла черная полусфера. Радужные разводы на полированной поверхности делали ее похожей на громадную каплю нефти, увеличенную чуть ли не до размеров нефтеналивной цистерны…
Я бездумно глядел в это выпуклое темное зеркало. Мой антипод — головастый коротышка-уродец — так же безучастно разглядывал меня. Потом он протянул мне свою розовую руку с огромными пальцами Мозг «Мурены» тверд и холоден на ощупь. Пнув ногой ни в чем не повинное кресло, я вышел из рубки, и дверь с мягким шипением захлопнулась.
От решеток обогревателей уже повеяло теплом. Болл куда-то запропастился. Скоро он вошел через дверь, ведущую в жилые каюты. Хмуро покачал головой. Вопросы, как говорится, излишни.
Мы на скорую руку привели салоп в порядок. Расставили опрокинутую мебель, разложили по местам брошенные как попало вещи. Четверть часа спустя в салоне стало тепло и уютно.
Пока Болл возился над чем-то у контрольного пульта бункерной автоматики, я потрошил ящики столов. На столах росли кипы бумаги: техническая документация, таблицы химанализов, графики, схемы… В поисках вахтенного журнала я обшарил все закоулки. Нашел его у себя под ногами. Он лежал под резиновым ковриком, мокрый, растоптанный. Морская вода превратила страницы в липкую, синеватую кашицу. Досадно. Оставалось лишь швырнуть его на решетку обогревателя.
На столе Пашича среди справочников по стратиграфии донных осадков под руки попался небольшой сверток. Развернул бумагу. Какой-то оплавленный комочек прозрачной пластмассы… Повертев его между пальцами, хотел бросить в сторону. Но почему-то передумал и скорее машинально, чем сознательно, сунул в карман.
Тетради Пашича убедили меня, что их хозяин — многосторонне развитый, опытный, знающий свое дело подводник. Морской геолог по профессии, он не ограничивался рамками своей специальности. Великолепные зарисовки и описания глубоководной фауны, оригинальные проекты подводных химических заводов, размышления о дальнейшем массовом вторжении людей в Океан. На мой взгляд, рукописи Пашича содержали в себе много интересного, дельного. Но, к сожалению, не содержали ничего такого, что прямо или косвенно объясняло бы странное исчезновение автора.
Я встал из-за стола и подошел к продолговатому овалу акварина — салонному иллюминатору с прочным трехслойным стеклом. Запотевшая поверхность акварина еще не успела обсохнуть. На затуманенном стекле пальцем вывожу какие-то буквы. Получается: «Пашич». Одним взмахом ладони стираю надпись. Остается след в виде широкий запятой. Похоже на знак вопроса… Возвращаюсь к столу и окликаю Болла. Мы склоняемся над схемой внутренней планировки станции.
— Придется обшарить центральный бункер сверху донизу. Если не найдем, обследуем шесть боковых. Я предлагаю разбить сектор поиска на два участка: вот этот — для меня, этот — для вас. Встретимся у входа в бункер атомного реактора.
— Вэл, — соглашается Болл. — Бункер реактора я беру на себя.
Через два с половиной часа мы вернулись в салон. Мокрые, измученные, голодные. Ничего не нашли. Пар из горловины супового термоса напомнил о еде. Некоторое время молча смакуем горячий крепкий бульон.
«Пойди туда — не знаю куда…» Что ж, надо искать за пределами станции. Завтра придется лезть в воду. Мне, конечно.
— Значит, он не вернулся оттуда, — кивает Болл в сторону акварина.
— Гм…
— Что вы сказали?
— Я сказал «гм». Перевести на английский?
— Не стоит, я все хорошо понимаю.
— У вас преимущество. Теперь не забывайте пользоваться им как можно чаще.
И вообще, поиски Пашича в основном надо брать на себя. Боллу хватит возни с агрегатами станции.
— Вы загадочный человек, мистер Соболев. Я никак не могу научиться заранее предугадывать ваши ответы.
— От этого вы только выигрываете, мистер Болл. Иначе нам просто было бы скучно вдвоем.
Как быть, если мы не найдем Пашича в окрестностях станции? Океан имеет характерную склонность не отдавать обратно всего того, что однажды принял в свою утробу. Лично мне успешный исход подводных поисков представляется маловероятным. Особенно, если учесть, что до сих пор так и не нашли Атлантиду…
— Где вы, дьявол возьми, усвоили эту манеру?! — раздраженно говорит Болл. — Я понимаю, у вас дурное настроение, но при чем здесь я?
Его раздражает неопределенность наших взаимоотношении. Меня тоже. Но в этом он сам виноват. Может быть, напомнить ему, как тщательно скрывал он от меня болезнь Дюмона?.. Нет, пожалуй, не стоит.
— Вы правы, — ответил я. — Вы действительно ни при чем. Извините.
В конце концов он выполнял распоряжение Дуговского.
Вахтенный журнал подсох настолько, что я рискнул отделить две слипшиеся страницы. Журнал открылся в том месте, где была заложена нейлоновая прокладка. Здесь кончалась последняя запись. Прочесть — увы! — ничего невозможно. Хотя…
Я включил настольную лампу. При ярком свете слабенький отпечаток на подкладке стал более заметен. Одно слово проступает довольно четко. Разбираю его по буквам через зеркало. Получается: «anfragen». В переводе с немецкого — «запросить».
— Скажите, Болл, на каком языке велся этот журнал?
— Насколько я знаю, немецкий — единственный язык, на котором Дюмон и Пашич могли бы общаться с полнейшим взаимопониманием. Но Пашич — он получил образование в Москве — в совершенстве владеет также и русским… Вы как будто что-то нашли?
— Еще не знаю. — Я приладил зеркало и вооружился лупой. — А где получили образование вы, мистер Болл?
— Филадельфия — политехнический. Затем Мельбурн — школа гидрокомбистов.
— Ни разу не был в Австралии. Жаль…
— Туристский континент, мистер Соболев. Кенгуру, бумеранги… Я охотней побывал бы в России.
— Клюква, белые медведи, квас?
— О нет, не надо иронии. Я знаком с вашей страной не только по Достоевскому.
«…запросить… атер… га… — записываю то, что удалось разобрать, — …могу поверить… других…».
Вот и все. Остальной «текст» безнадежен.
— Это написано рукой Пашича, — уверенно говорит Болл, заглядывая в зеркало. — Да, мало…
— Точнее сказать — ничего.
Мы смотрим на листок бумаги, который лежит перед нами. Жалкие, бессмысленные отрывки слов и фраз. «Запросить»…
