— Рад видеть тебя, Элизабет, — сказал он, стараясь забыть о том, что за ним наблюдают.
— Я не должна была приходить, — заметила женщина, и такое начало не сулило особых надежд. Ей было двадцать четыре года, была она худой, даже слишком худой, с вытянутым светлым лицом и живыми голубыми глазами. Не красавица, но что-то в лице делало ее ослепительнее красавиц.
— Поговорим, — мягко сказал Тоулер. Он жил один, отдельно от других людей, и почти забыл, что такое мягкость. Взяв женщину за руку, он подвел ее к столу.
Каждое ее движение выдавало неуверенность. Всего десять дней назад она была свободна, жила вдали от Города и редко видела нулов. Заводик ее отца выпускал консервы из африззиан, и внезапно обнаружилось, что в течение пяти лет он платил налоги меньше, чем — в правление Пар-Хаворлема — следовало. Заводик отняли, а единственную дочь Элизабет забрали на работу в учреждениях города. Здесь, испуганная и тоскующая по дому, она стала подчиненной Тоулера. Жалость, а может, и нечто большее, заставило его предложить ей помощь.
— Они будут слышать, о нем мы говорим? — спросила она.
— Каждое сказанное слово попадет в Центр Контроля Комиссариата Полиции, — ответил Тоулер, — где записывается. Но, разумеется, они не думают, что мы их любим. Поскольку они хозяева нашей жизни и смерти, несколько слов на ленте мало что меняют. Это просто средство предосторожности.
Она вздрогнула, слыша покорность в его голосе. Он тоже принадлежал к чуждому ей миру. Они могли коснуться друг друга, но до сих пор между ними не было истинного понимания.
— В таком случае, — сказала Элизабет, — сколько они будут держать меня здесь?
Теперь вздрогнул он. Тоулер работал здесь десять лет, с тех пор как двадцатилетним его привезли сюда за провинность еще меньшую, чем та, что привела сюда Элизабет Фоллодон. И все это время он ни разу не покидал Города. Нулы выдавали своим двуногим помощникам билет только в одну сторону.
— Ты увидишь, что здесь не так плохо, — сказал он вместо прямого ответа. — Множество милых женщин и мужчин работают для партассианцев, а большинство чужаков, когда привыкнешь к их пугающему виду, оказываются совсем не страшными. Тебе повезло, что ты попала в Контору Переводчиков, мы образуем как бы отдельное сообщество.
— Я люблю Питера Ларденинга, — сказала она.
— Это многообещающий молодой человек.
Сказав это, он понял, что говорит покровительственно, и почувствовал, что кровь приливает к его щекам. Ларденинг действительно был лучшим из молодых переводчиков, примерно того же возраста, что и Элизабет. Слишком рано для ревности, подумал Тоулер. Они с Элизабет не были хорошо знакомы, и по многим причинам такое положение должно сохраниться.
— Мне кажется, он весьма мил, — сказала женщина.
— Да, действительно.
— И полон сочувствия.
— Да, он понимает других.
Тоулер вдруг потерял нить разговора. Ему хотелось сказать, что это он Главный Переводчик, именно он может больше всего сделать для нее.
Почти с облегчением принял он писк коммуникатора, хотя в другое время это могло бы его напугать. Печально улыбнувшись, он отвернулся от женщины и, подойдя к коммуникатору, произнес:
— Алло?
Когда его личный диск оказался в пределах луча, экран осветился, и Тоулер узнал одного из мелких служащих дворца, человека с вытянутым лицом, знакомым ему, хотя все их разговоры сводились к обмену ничего не значащими приветствиями.
— Гэри Тоулер, прошу быстро явиться во дворец. Срочный вызов.
— У меня один свободный день в месяц, — сказал Тоулер. Как раз сегодня. Не может этот срочный вызов подождать до завтра?
— Сам Губернатор хочет видеть вас, так что поторопитесь.
— Хорошо, иду. Не беспокойтесь!
Шестнадцать с половиной минут спустя Главный Переводчик Гэри Тоулер кланялся Губернатору, Его Светлости Графу Пар-Хаворлему. После стольких лет работы в Городе Тоулер по-прежнему дрожал от страха при виде партассианина. Пар-Хаворлем был трех метров высоты, необычайно крепкого сложения, и его огромное тело выглядело бы как цилиндр, не будь у него рук и ног. Он напоминал пузырь в двумя тройными разветвлениями: одним снизу, образующим ноги, другим на середине — руки.
Как и у других представителей этого вида, у Пар-Хаворлема с трудом можно было различить черты лица. Каждая длинная рука кончалась двумя гибкими, противостоящими друг другу пальцами с выдвижными когтями, которые обычно оставались спрятанными. Наверху цилиндрического тела имелись три симметрично расставленных глазных стебля, а на макушке «головы» — мясистый гребень. Прочие части лица: рот, дыхательные отверстия и уши, а также половые органы, скрывались под широкими плечами. Нулы были таинственными существами, внешний вид которых мало о чем говорил. Лишь гребень часто выражал то, что творилось у них внутри, придавая им жестокий вид.
— Переводчик Тоулер, — сказал Пар-Хаворлем безо всякого вступления, — с сегодняшнего дня наш образ жизни меняется. Близятся неприятности, мой маленький двуногий друг. Вот в чем будет заключаться твоя задача…
В нескольких километрах от них Маршал Терекоми смотрел на далекую башню, казавшуюся ему такой же мрачной и отталкивающей, как Губернатор Тоулеру.
— Так говоришь, предводитель земных мятежников в этой башне? — спросил Терекоми.
— Там его патрули, господин, а он, наверное, сидит внизу. Потому я отправил сообщение, прося вас прибыть поскорее.
Собеседником Терекоми был Главный Артиллерист Ибовиттер, недавно прибывший на Землю нул, командовавший отрядом, обслуживающим новейшее экспериментальное оружие — стереосонус.
Терекоми был удивительно спокоен.
— Я вижу, ты действуешь очень четко, артиллерист, — сказал он.
— Стараюсь, как могу. Меня прислали сюда со Старьи, еще одной планеты двуногих, а там я славился эффективными действиями.
— Я читал твое дело, — по-прежнему спокойно заметил Терекоми.
Слегка смущенный, что начальник не выказывает энтузиазма, Ибовиттер продолжал.
— Так вот, я передал сообщение, решив, что вы захотите присутствовать при экзекуции. Этот земной вожак Риварс уже долгое время доставляет нам неприятности… Я думал, что вы…
Он замолчал, видя цвет гребня Терекоми.
— Если я что-то не так сказал, господин…
— Судя по твоему делу, — дружеским тоном сказал Терекоми, — тебя прислали сюда со Старьи потому, что во время экспериментов с новым оружием ты перебил почти две тысячи двуногих. На Старье, как я слышал, к двуногим относятся гораздо мягче, чем здесь. Там у правительства свободные взгляды, но здесь, хвала Троице, все иначе! Однако, если ты насчет уничтожения землян своим дьявольским оружием, клянусь, мы не ограничимся простой депортацией. Я сам разорву тебя на куски!
