В пылу ссоры Дункан не мог вспомнить, что такое аскарида, но ясно понял, что это - не комплимент. Никому такое с рук не сходило. Он уже готов был броситься на обидчика с кулаками, но, как ни был разъярен, все же сдержался. Двадцать лет в космосе многому его научили - еще совсем юнцом он на собственном опыте убедился, что нет ничего бессмысленнее и нелепее, чем драка в состоянии невесомости. И тот, кто лезет первый, выглядит только смешнее.
Оба они еще порычали друг на друга, потом успокоились. Инцидент как будто забылся. Оба рассудили, что худой мир лучше доброй ссоры, а им слишком много приходилось бывать в обществе друг друга.
Алан по-прежнему совершал поездки на маленьком вездеходе, который он привез с собой. Он производил разведку отдаленных участков спутника, привозил много образцов скальных пород, проводил их анализ в своей небольшой лаборатории и, наклеив ярлычки, аккуратно складывал в ящики. В свободное время он, как и прежде, занимался с Лелли.
Дункан в душе сознавал, что Алан возится с Лелли, в основном от нечего делать, но так же прекрасно он понимал, что совместное времяпрепровождение и общие интересы не могут их не сблизить. Пока между ними не было ничего такого, на что он мог бы указать пальцем, но ведь Алану предстояло жить на станции еще почти девять месяцев, даже если его заберут вовремя. Рано или поздно между ними начнутся шашни, а там, глядишь, станут на него, Дункана, смотреть, как на досадную помеху, которую лучше бы убрать. Предусмотрительный человек не должен до такого доводить, профилактика лучше всякого лечения. Конечно, следует все сделать. тихо-мирно, без шума...
Шума не было.
В один прекрасный день Алан, как обычно, отправился на разведку на противоположную сторону спутника. И не вернулся. Вот и все.
Лелли, опять же, никак не показала, что она думает о случившемся, но кое в чем она, пожалуй, изменилась. Несколько дней она почти не отходила от окна в большой жилой комнате, прислонившись к стеклу, уставившись в черноту. Она, конечно, ничего уже не ждала, не надеялась на его возвращение - она так же хорошо, как и Дункан, знала, что по истечении тридцати шести часов ждать больше некого. Она ничего не говорила. Ее выражение лица не изменилось - все то же легкое удивление. Только в глазах можно было заметить что-то новое, как будто жизнь ушла из них, спряталась глубже, затаилась.
Дункан не знал, догадывается ли она о чем-нибудь. Он не решился задавать ей наводящие вопросы, побоялся натолкнуть на догадку - разу-меется, если она сама уже не догадалась.
Он нервничал, не признаваясь самому себе, что боится ее. Он оставил ее в покое, предоставил ей сколько угодно торчать перед окном, хотя в прежние времена быстренько погнал бы ее, нашел бы ей работу. Неуютно ему стало на станции, беспокойно - он-то ведь прекрасно знал, что ей, при всей ее ограниченности, не так уж трудно подстроить ему какую-либо каверзу, а в космосе любая неполадка кончается печально. Он внимательно следил за ней, когда она готовила пищу, и не притрагивался к еде, пока она не начинала первой. Он так и не смог понять, догадалась ли она, не подозревает ли его. После гибели Алана она ни разу не произнесла вслух его имени...
Подавленное настроение у нее держалось с неделю. Потом она резко изменилась. Больше не подходила к окну. Вместо этого она с головой ушла в чтение, читала жадно и без разбора. Дункану была непонятна ее страсть к книгам, он этого никоим образом не одобрял, но решил не вмешиваться. Пусть читает, бог с ней, лишь бы не раздумывала о всяких неприятных вещах...
Жизнь текла своим чередом, месяц за месяцем приближали Дункана к окончанию его срока службы на станции. Против своей воли он убеждался, что его мнение о прирожденной тупости Лелли было ошибочным. Она вычитывала из книг такие вещи, о которых он даже не имел представления. Иногда, правда, довольно редко, она обращалась к нему за разъяснениями, и тогда ему приходилось выкручиваться весьма неприятное ощущение; но не мог же он показать этой марсишке, что чего-то не знает! Будучи человеком практичным, он имел сильное предубеждение против всякой книжной мудрости, и частенько, вместо объяснения, твердил ей, что в книгах пишут много ерунды, потому что все эти писаки не знают настоящей жизни, как знает ее, к примеру, он. И он вспоминал различные случаи из собственного опыта, приводил ей всевозможные примеры, сам не замечая, что учит ее.
Усваивала она и книжные знания, и практические навыки поразительно быстро. Поневоле ему пришлось признать, что марсиане, видимо, не такие уж безнадежные тупицы, как он думал, просто им лень работать головой. Лелли впитывала всевозможные знания как губка: прошло совсем немного времени, и она уже знала обо всем, связанном с перевалочной станцией чуть ли не больше, чем он сам. А однажды ему пришла забавная мысль...
Раньше он считал, что образование - это бесполезная трата времени, но теперь, глядя на Лелли, он начал серьезно задумываться, что же ему с ней делать дальше. Пожалуй, когда он отвезет ее обратно на Марс, он сможет выручить за нее приличную сумму, может быть, все 2360 фунтов, а то и больше. Ведь из нее теперь может получиться неплохая секретарша для какого-нибудь бизнесмена... Он стал помаленьку натаскивать ее в счетоводстве и ведении конторских книг; правда, сам он был не спец в этой области.
Месяцы продолжали скручиваться в тугую спираль - чем дальше, тем быстрее. У него появилась уверенность в себе - уж теперь-то он не свихнется, выдержит; так приятно было сидеть на станции, ничего практически не делая, и сознавать, что его счет в банке растет, растет...
На Каллисто открыли какое-то новое месторождение, грузооборот перевалочной станции несколько увеличился. В остальном течение жизни не изменилось. И однажды, как-то удивительно неожиданно для него самого, наступил день, когда он смог сказать себе: - Ну, еще один корабль, потом еще один - и все!
И вот он уже стоит на металлической площадке перед жилым куполом, наблюдая, как корабль поднимается над спутником, и твердит себе:
- В последний раз, в последний раз я это вижу! В следующий раз я уже буду внутри, буду улетать с этой проклятой станции, и тогда - мама, мама!..
Он наблюдал за кораблем, пока тот не скрылся. Потом повернулся к двери шлюзовой камеры - и увидел, что она закрыта.
Когда он пришел к выводу, что Лелли не собирается мстить ему за Алана Уинта, он бросил эту свою привычку - припирать открытую внешнюю дверь шлюзовой камеры обломком скалы. Когда ему нужно было по работе выйти наружу, он просто оставлял дверь распахнутой - на спутнике ведь не было ни ветра, ни чего-либо другого, что могло бы захлопнуть дверь. Он схватился за рычаг замка и потянул. Рычаг не сдвинулся ни на дюйм.
