Священник задумался.
— Этого, — ответил он, наконец, — не могу сказать вам ни я, ни кто-либо другой, кроме, разве, господина Корнелиуса фан-дер-Валька. По крайней мере, здесь на портрете изображено лицо, известное единственно под именем кавалера Лакруа.
Дворецкий пришел в окончательное недоумение при этом объяснении.
Что же тогда так могло взволновать почтенного отца Венедикта?
— Вероятно, — решился он заметить, — кавалер Лакруа по своей знатности и заслугам настолько известен, что его портреты помещают в книгах — в от и все…
— Вот и все! — с нескрываемым раздражением перебил его отец Венедикт, хватая книгу и открывая ее заглавный лист. — Смотрите! — с этими словами он ткнул пальцем в дату, на которой значилось:
Anno MDCX
— Видите?
Дворецкий поспешно полез в карман, достал очки в серебряной оправе и, надев их, прочел вслух, с некоторой запинкой:
— Anno millesimo sexcentesimo decimo.
Прочтя по-латыни эти латинские цифры, он остановился и в полном недоумении посмотрел на патера.
— Переведите! — сказал тот.
— Это значит, — перевел дворецкий, — что книга издана в тысяча шестьсот десятом году…
— И что, — перебил его священник, — в ней помещен портрет того самого кавалера Лакруа, который гостит теперь в нашем Эйсенбургском замке!.. Поняли?..
Только теперь луч света промелькнул в сознании старого слуги герцогского дома: как не догадался он об этом раньше! Ведь помнил же он странную речь, произнесенную Корнелиусом Фан-дер-Вальком перед портретом рыцаря Вальтера, и видел, как кавалер Лакруа приветствовал этот портрет поклоном!.. Ему должна была быть ясна таинственная связь, соединявшая этих двух лиц с предком герцогского дома. Они знали его, знали лично! Им известен был и самый Эйсенбургский замок с первых лет своего существования! Иначе каким же образом мог бы Корнелиус фан-дер-Вальк знать расположение комнат в замке и, мало того, сразу найти и открыть никому неизвестное, по всей вероятности, более двухсот лет тому назад заложенное и забытое подземелье?
Но тогда — кто же эти люди?..
Они жили много веков тому назад и — кто знает — может быть, они живут тысячелетия!..
Кто же они?.. Конечно, не простые люди!..
Холодный пот пробил при этой мысли старика Шмита. Он едва мог передохнуть от волнения.
То же волнение охватило всех присутствовавших в скромной зале священника. Рассказы про Корнелиуса фан-дер-Валька, служившие до сих пор темой для нескончаемых толков в Эйсенбурге, волновали воображение мирных деревенских обывателей. Личность Корнелиуса вырастала до легендарных рассказов, и возбужденная фантазия придавала каждому его поступку, каждому слову особый, таинственный, мистический смысл.
Но, с другой стороны, каждый из передававших эти фантастические рассказы в глубине души сознавал, что действительность далека от легенды и что все необъяснимое, происходившее на глазах обитателей Эйсенбурга, в один прекрасный день может объясниться самым естественным образом благодаря какой-нибудь простой случайности.
Таким образом, главную роль играло сильно затронутое любопытство, и как бы сильно ни возбуждалось под его влиянием пылкое воображение, всякий прекрасно сознавал, что все легендарные предположения, которые он сам охотно поддерживал, не имеют за собой твердой почвы.
Теперь, внезапно, в течение одной минуты, дело оказалось поставленным совершенно иначе: перед глазами всех был факт и факт необъяснимый. Приходилось допустить, что дело шло о сверхъестественном явлении, и что лица, облеченные народной фантазией в сумрак таинственности, на самом деле олицетворяют собой сверхъестественное, непостижимое и страшное для человеческого сознания…
И они, эти загадочные существа, были здесь, в полумиле от селения!
Дыхание спиралось и захватывало дух при одной этой мысли!
Глаза всех были прикованы к портрету этого выходца с того света, в то время как отец Венедикт дрожащим, прерывающимся голосом повествовал о предании, рассказанном в лежавшем перед ним фолианте.
— В далекие времена, — говорил он, — когда крестоносцы освободили Иерусалим, часть их направилась от св. града вглубь страны для покорения отдельных сарацинских княжеств. Вскоре крестоносцы разделились на несколько отдельных отрядов, и каждый из них избрал себе своего вождя. Один из этих отрядов пропал без вести. Долгое время полагали, что он истреблен сарацинами, но спустя тридцать лет один монах, по имени Бонифаций, попал в плен к только что основавшейся секте ассасинов, живших в горах Ливана. В лице их начальника — так называемого Старца горы — он узнал кавалера Лакруа — предводителя пропавшего без вести тридцать лет тому назад отряда крестоносцев…
Священник умолк.
Всеобщее волнение при этих словах сменилось внезапным спокойствием, под которым скрывался панический ужас, охвативший присутствовавших.
Каждому из них хотелось услышать, что еще поведает предание, сообщаемое отцом Венедиктом, и вместе с тем каждый боялся слушать, ожидая, что сейчас придется узнать нечто такое, что может заставить похолодеть от ужаса.
Но наступившая тишина была так тягостна, что сам отец Венедикт поспешил ее прервать.
— Это было, — продолжал он, — в 1125 году. С тех пор, в течение многих лет, Старец горы наводил своими злодействами и своей таинственностью ужас не только на сарацин, но и на защитников св. Гроба Господня. Немногие из тех, кому в разные времена случалось выйти живыми из его рук, описывали его одинаковым образом, называя молодым человеком, хотя с того времени, как видел его отец Бонифаций, прошли не десятки, но целые сотни лет. Но что страннее всего — каждое из этих описаний, принадлежавших различным людям, было как нельзя более похоже одно на другое, и все они до малейшей подробности передавали портрет кавалера Лакруа — таким, каким вы видите его здесь, на страницах этой книги, каким видел его Шмит и каким, может быть, всем нам придется увидеть его воочию!..
При этом, более чем вероятном предположении, взоры всех невольно обратились ко входным дверям, как будто в них сейчас должен им появиться таинственный обитатель Эйсенбургского замка.
Но двери оставались по-прежнему закрытыми, и ничто не нарушало безмолвия, наступившего вслед за словами священника. Однако среди этого безмолвия каждый слышал биение своего сердца и холодел при мысли о страшном соседстве.
— Монах Ансельм, — продолжал отец Венедикт, — книга которого лежит передо мной, передает все сказания о Старце горы. Он утверждает, что впоследствии Старец горы основал общество рыцарей во имя св. Креста, что немногие члены этого братства обладают чудодейственной силой, благодаря которой организм их не стареет, и что они существовали и в его дни, т. е. в начале семнадцатого столетия. Он даже, как вы видели, воспроизвел портрет гроссмейстера этого ордена — кавалера Лакруа… Он утверждал, что братья этого ордена будут жить вечно, до второго пришествия, что в этом их казнь за ведомые им лишь одним прегрешения — казнь, подобная той, которая постигла некоего человека, отказавшегося возложить на плечи свои крест, предназначенный для распятия Богочеловека!.. Он также, по преданию, осужден жить на земле вечно, во искупление своего неверия!..
