Сердце Фонибхушона буйно забилось, тело затрепетало, но глаз он не открыл. Тем временем звук переступил порог и проник внутрь неосвещенной комнаты. Затем он стал передвигаться вдоль стен, задерживаясь около каждого из находившихся в спальне предметов; около вешалки, на которой висело аккуратно сложенное сари, у ниши, где стояла керосиновая лампа, у края трехногого столика, на котором стояла коробка с засохшим бетелем, около стеклянного шкафчика, наполненного разнообразными вещицами; наконец, он подошел очень близко к Фонибхушону и остановился.
В это мгновение на небе взошел ущербный месяц, и его бледный свет густыми волнами полился в комнату. Фонибхушон открыл глаза и прямо перед собой увидел скелет. Все его пальцы были унизаны перстнями, на руках - от плеч до кистей - висели браслеты, с шеи на грудь свисали ожерелья, на лбу красовалась диадема, - словом, на каждой из костей скелета, с головы до ног, свободно болталось, не соскальзывая, украшение, и все они сверкали золотом и брильянтами. Однако самым страшным было то, что в черепе скелета горели два живых глаза - тот же влажный блеск черных зрачков, те же густые длинные ресницы, тот же невозмутимый, спокойный взгляд. Вот уже восемнадцать лет прошло с того дня, когда в залитой светом комнате, под торжественный гром праздничных барабанов Фонибхушон в момент "благоприятного взгляда" [один из моментов свадебной церемонии, когда жених и невеста впервые видят друг друга] увидел эти продолговатые черные блестящие глаза. Теперь же, глубокой ночью месяца шраван, в слабых лучах ущербленной луны он снова их увидел - и кровь застыла у него в жилах. Фонибхушон напряг все свои силы, стараясь закрыть глаза, и не мог: они оставались открытыми и смотрели не мигая, как у мертвеца.
Скелет вперил свой неподвижный взор в лицо окаменевшего Фонибхушона, поднял правую руку и молча поманил; при этом на костях его пальцев засверкали брильянтовые перстни.
Фонибхушон как зачарованный поднялся со стула. Скелет двинулся по направлению к двери - все его кости застучали, зазвякали украшениями. Фонибхушон последовал за ним, словно послушная марионетка. Они прошли веранду и стали спускаться по винтовой лестнице - стук их шагов вместе с бренчанием украшений гулко раздавался во тьме ночи. Затем через нижнюю веранду они прошли в безлюдную, неосвещенную прихожую и, наконец, выйдя наружу, двинулись по выложенной битым кирпичом садовой дорожке. Кирпич хрустел под костяными стопами скелета. Скудный лунный свет не мог пробиться сквозь чащу ветвей, и они шли по этой темной дорожке, напоенной густым ароматом сезона дождей и освещаемой лишь тучами светляков, пока не очутились на берегу реки.
Увешанный драгоценностями скелет стал медленно спускаться по той самой лестнице, по которой раньше звук поднимался из воды; он шел совершенно прямо, не раскачиваясь, и в ночной тишине был слышен жесткий стук его ног о каменные ступени. А на поверхности бурно несущихся вод поднявшейся после дождей реки играла длинная полоса лунного света.
Скелет вошел в реку, и вслед за ним в воду вступил Фонибхушон. Но едва ноги Фонибхушона коснулись воды, как он проснулся. Провожатого больше не было - лишь на том берегу неподвижно высились деревья, да месяц с небесной высоты безмолвно взирал на землю. Фонибхушон задрожал всем телом, ноги его подкосились, и он упал в воду. Он умел плавать, но в этот момент тело не слушалось его. На один лишь миг вернулся он из забытья в мир реальности, чтобы в следующее мгновение погрузиться в лоно вечного сна.
Закончив рассказ, учитель немного помолчал. Когда его голос вдруг умолк, оказалось, что вся природа полна покоя и безмолвия. Я тоже некоторое время не произносил ни слова, а выражения моего лица учитель различить в темноте не мог.
Тогда он спросил меня:
- Вы что же, не верите этой истории?
- А вы верите? - задал я встречный вопрос.
- Нет, - ответил он. - И вот почему: во-первых, мать-природа не пишет романов - у нее и без этого дел достаточно...
- А во-вторых, - перебил я его, - Фонибхушон Саха - это мое имя.
Учитель ничуть не смутился и сказал:
- Я так и думал. А как звали вашу жену?
Я ответил:
- Нриттокали.
1898
