Перед особняком Лидочка была вовремя, но оказалось, что никого нет дома. Не дозвонившись, она обогнула особняк, но и у фотографов было пусто - приходя в студию, они сразу врубали ослепительные лампы. Сейчас окна смотрели серо и пусто.
Собрался дождь - пока еще не начался, но стало темнее. По листве проходили волны лесного шума. Ее обманули - но зачем? Фрею надо было, чтобы она ушла из дома? Может, это банда грабителей? Где же тогда доверчивый Сергей?
И тут в предгрозовой мертвой тишине она услышала быстрый картавый голос:
- Вы давно ждете?
Фрей стоял за ее спиной, знакомо заткнув большие пальцы за жилет оттого его небольшой, тугой животик выпятился вперед. Кепка скрывала глаза в тени, за дни разлуки эспаньолка подросла и сформировалась. Удивительно, что при виде его, люди не ахали:
- Ленин вечно жив!
Но в тот момент Лидочку не столь волновала таинственная биография Ильича, как судьба Сергея.
- Вы были в больнице? - спросила она.
- Ни слова, - предупредил, оглядываясь, Фрей. - Какая больница?
Он отпер дверь и, еще раз оглянувшись, пропустил Лиду в знакомую тесную прихожую.
Именно в тот момент она подумала: он хочет меня убить.
Такая нелепая мысль никогда раньше не приходила ей в голову. Да и как могла возникнуть она днем, посреди Москвы, в обществе безвредного, уступающего ей ростом пожилого человека?
Но Лиде стало так страшно, что она невольно отступила к двери в комнату, а темный силуэт Фрея закрыл собой дверной проем" Его рука протянулась к ней, она хотела кричать, но горло сжало судорогой. Рука старика коснулась ее плеча, Лида молча отбросила ее, и Фрей раздраженно воскликнул:
- Вы мешаете мне зажечь свет!
Оказывается, Лида умудрилась встать между ним и выключателем.
При свете Фрей вовсе не казался страшным.
Он снял кепку, резким жестом кинул ее на полку и принялся вытирать ноги о половик.
- Вы тоже вытирайте, - сказал он. - Мыть тут некому.
- А почему вы не хотите сказать, что Сергей в больнице? - спросила Лидочка.
- Потому что потому. Я вам не справочное бюро! - Фрей вздернул бородку и, отстранив Лиду, прошел в комнату.
Он остановился возле дивана и хотел что-то сказать, но в этот момент издалека донесся детский плач.
- Что? - удивился Фрей. Этого быть не может!
Лида поняла, что сейчас он, как царь Ирод, убежит истреблять подкинутых вновь младенцев.
Лидочка схватила его за полу пиджачка:
- Где пакет?
- Не знаю, - откликнулся он, вырываясь.
- Тогда я ухожу!
- Черт побери! - Ох схватил со стола бумажный пакет и кинул через плечо. - Впрочем, теперь уже все равно!
Лидочка отпустила Фрея и подхватила пакет. Фрей убежал.
Пакет был в печальном виде. Кто-то грубо и в спешке открывал его, надорвал, потом кое-как заклеил скотчем. На конверте было написано знакомым мелким летучим почерком Сергея:
"Лидии Берестовой, тел. 6171740. Передать в случае моей внезапной смерти".
- Нет! - вырвалось у Лидочки вслух. - Он живой!
Никто ей не ответил. Из соседней комнаты донесся занудный, напряженный, срывающийся на крик голос Фрея.
И тут Лидочка поняла, что должна слепить. Надо быстро прочесть письмо и принимать меры. Нельзя оставлять нити событий в сомнительных руках девиц и ископаемого большевика.
Она присела на край дивана и вытащила из конверта толстую тетрадь и несколько отдельных листов бумаги. Сначала она прочла верхний лист:
"Дорогая Лида!
Спешу написать Вам, еще не решив, как передам это письмо. Но, что бы ни случилось, наш неоконченный разговор требует завершения. Ведь в Вас остался неприятный осадок дурной шутки, жертвой которой Вы стали.
Поэтому прошу Вас - прочтите эту тетрадь. Надеюсь, что Вы согласитесь со мной - мое открытие нельзя предавать гласности - любые руки для него дурные. И все же я не уничтожил записей и расчетов, оставляя решение за Вами. Когда взбесилась любимая собака, у тебя нет сил самому ее пристрелить. А кроме Вас у меня нет человека, которому я мог бы завещать мои мысли. Подумайте, прочтя. Решитесь сохранить, возьмите папки и картотеку из шкафа. Нет - уничтожьте".
Фрей стоял посреди комнаты - Лидочка зачиталась и не заметила, как он вернулся. Фрей нервно потирал ладони.
Уловив взгляд Лидочки, он криво усмехнулся и с излишней бодростью воскликнул:
- Чай на подходе! Вам с сахаром или как?
- Погодите, я дочитаю.
- Разумеется, я и не помышляю мешать. Я пока тихо накрою на стол.
Зазвонил телефон. Фрей кинулся к аппарату, будто ждал звонка.
- Что? - сказал он. - Вы ошиблись... А я утверждаю, что вы неверно набираете номер. Здесь нет никакого Сергея... Степановича...
Бог с ним и с его выдумками, подумала Лидочка, и возвратилась к чтению. Фрей на цыпочках вышел из комнаты.
Такие толстые общие тетради в мягкой, но прочной коленкоровой или клеенчатой обложке, у нас обыкновенны и долговечны. Поколения школьников и студентов заполняли их записями и каракулями, а то и карикатурами. И пока люди в России будут уметь писать или хотя бы этому обучаться, такие тетради не вымрут.
Тетрадь была старой. Когда-то на коленкор была наклеена прямоугольная этикетка с надписью "А.Пушкин. Химия" или "2-й курс, 6-я группа. Ираклий Ионишвили", а то и "Маргарита Ф. Дневник", но теперь от этикетки остался лишь пожелтевший уголок.
Несколько первых страниц было вырвано аккуратно, с помощью линейки. Наверное, сменился владелец тетради и новому прежние записи не понадобились.
Затем кто-то иной вырвал из тетради еще страниц двадцать - одним рывком, грубо, остались лохмотья страниц... Лидочка почему-то представила себе человека, согнувшегося над буржуйкой и, положив тетрадь на колено, выдирающего из нее опасные страницы, прислушиваясь притом, не слышны ли шаги в коридоре.
Разумеется, просто предположить, что последний хозяин тетради был человеком неаккуратным и нетерпеливым. Но этого быть не могло, потому что первая из уцелевших страниц начиналась с полуслова, и вся она была покрыта аккуратным, стройным, почти писарским почерком Сергея Борисовича.
Значит, вернее всего, он сам хотел уничтожить записи, но потом то ли опасность прошла стороной, то ли передумал...
"...шине Михаил Иосифович Авербах рассказал мне об удивительной внутренней организации Л. Летом 1921 года Л., предположив, что у него начинается прогрессирующий паралич, попросил Н.К. достать ему все возможные специальные труды, касающиеся этой болезни. Несколько вечеров он провел над английскими и немецкими книгами и специальными журналами, а потом, отдавая их обратно для возврата в библиотеку, сказал Н.К., что теперь знает о своей болезни больше, чем врачи, и, к сожалению, его диагноз пессимистичен. Тогда же он стал рассуждать о смерти супругов Лафаргов, которые за десять лет до того покончили с собой, решив, что болезни и возраст более не позволят приносить пользу делу освобождения трудящихся. Н.К. отшутилась, сказав, что в их семье обязательно найдется дезертир, имея в виду себя. Л. засмеялся и несколько дней после этого называл ее не иначе как дезертиром.
