Из толпы рабочих выскочил тип с неприятным лицом, который с самого начала так не понравился Лаврушину. Кланяясь держиморде, подобострастно загнусил:
– Все здесь, господин капитан. Тепленькие.
– Молодец, Прохор. Получишь награду, – улыбнулся зловеще штабс-капитан.
– Дела-а, – прошептал Степан…
* * *
Когда членов ревкома выводили, товарищ Алексей затеял красивую, как в кино, драку, богатырскими движениями раскидывая наседавших шпиков. Но его все равно скрутили, а он кричал: «Мы победим».
Всех затолкали в грузовики с обещаниями к утру расстрелять. Затем – тесный тюремный коридор, удары прикладом в спину. Наконец, первопроходцев псипространств запихали в небольшую тюремную камеру. Сверху сочилась вода. Из угла доносились шорохи. Крысы? Наверняка.
Лаврушин уселся на гнилой копне соломы в углу. Страх, появившийся после погони, стрельбы на улицах, ушел, осталось раздражение. Бояться нечего. Бензин в генераторе на исходе. После того как он кончится, они возвратятся. Но все равно местечко приятным не назовешь. И холод – зуб на зуб не попадает. Не топят тут, что ли?
Степан устроился рядом с ним. А потом к ним подсел Кузьма и наивными глазами всматривался в кусок звездного неба, расчерченный решетками. Наконец он с придыханьем произнес:
– Как быстро прошла жизнь Но я счастлив, что прожил ее недаром. Правда.
– Правда, – для приличия поддакнул Степан.
– Хорошо, что отдал я ее счастью рабочих всего мира. Правда?
– Угу.
– И лет через пять, а то и раньше, будет на земле, как говорил товарищ Маркс, мир счастья и труда. И будет наш рабочий жить во дворцах. А золотом их клятым мы сортиры выложим. Правда?
Этого Степан не стерпел.
– Черта лысого это правда! И через семьдесят лет в лимитской общаге в комнате на четверых помаешься. И за колбасой зеленой в очереди настоишься. Золотом сортиры! Ха!
– Что-то не пойму я тебя, товарищ. Как контра отпетая глаголешь.
– Что знаю, то и глаголю.
Кузьма насупился, забился в угол и углубился в мечты о драгоценных унитазах. Степан поднес к глазам часы, нажал на кнопку, в темноте засветился циферблат. Кузьма зерзал и заморгал:
– Ух ты, какие часики буржуйские. Даже у нашего заводчика Тихомирова таких не было.
– Барахло, – отмахнулся Степан задумчиво. – «Электроника». В каждом магазине навалом.
– И слово буржуйское, – с растущим подозрением произнес Кузьма. – Электроника.
– Лаврушин, – вдруг встрепенулся Степан. – Мы тут уже три часа! Три!
– Ну и чего? – спросил Лаврушин, его начинало клонить в сон.
– Где ты видел, чтобы фильмы по телевизору три часа шли?
– Что ты хочешь сказать?
– А то, что нас шлепнут. Хоть и к революциям здешним мы никакого отношения не имеем.
– Ах ты контра, – с ненавистью прошипел Кузьма.
– Хоть ты помолчи, когда люди взрослые говорят, – кинул ему Степан.
Лаврушин задумался Воскликнул обрадованно:
– Все понятно. Мы упустили из виду, что пси-мир – это особый мир. Со своим Бременем.
– Угу То есть – если по сценарию за минуту проходит день, то мы переживем именно этот день, а не нашу минуту.
– Верно.
– А если это эпопея? Вдруг за одну серию тридцать лет пройдет? Даже если нас не расстреляют, мы от старости сдохнем, пока кино кончится.
Тут Лаврушин отодвинул свои научные интересы в сторону, И ясно осознал, в какую историю влип сам и куда втравил друга. Легкая прогулка моментально превратилась в его глазах в длинный путь по джунглям, где кишат гады, людоеды и хищники Как же так – какой-то дурак-сценарист написал дурацкий сценарий, и теперь его дурацкие персонажи пустят в распыл настоящих, не дурацких людей Эх, если бы выжить, выбраться, глядишь, и смог бы Лаврушин соорудить машину для обратного перехода, хотя это и нелегко в мире, где электроника только начинает свое шествие по планете.
Через час путешественников потащили на допрос. В большой комнате, выход из которой заслоняли двое дюжих солдат явно жандармской внешности, за столом, тумбы которого опирались на резные бычьи головы, сидел знакомый поручик и макал в чернильницу перо, записывая что-то на бумаге. Штабс-капитан склонился над привязанным к стулу, избитым товарищем Алексеем. Когда в комнату ввели Лаврушина и Степана, капитан отвернулся от подпольщика и произнес с угрозой:
– О, знакомые рожи. Господа коммунисты, мы, кажется, имели удовольствие видеться раньше.
– Было дело, – вздохнув, согласился Степан.
– Значит, прямехонько из Москвы? Отпираться было бессмысленно. Провокатор уже все доложил. Поэтому Лаврушин смиренно кивнул:
– Из нее, златоглавой.
– Я родился в Москве, – задумчиво произнес капитан, лицо его на миг утратило свирепое выражение. – Это было давно. Наверное, тысячу лет назад. Балы, цыгане, свет… Тогда Россия еще не была истоптана. Как там теперь?
– Все равно не поверите.
– А вы попробуйте, – усмехнулся капитан.
– Мы из другой Москвы. Будущей. Такой Москвы вы не видели, – грустно проговорил Лаврушин. – Половину церквей снесли. Понастроили новых районов – тридцати этажные здания. Башня останкинская в пятьсот метров. Миллионы автомобилей. Все асфальтом залили. В домах – газ, горячая вода. Несколько аэропортов.
– Аэропортов, – в голосе капитана появилась заинтересованность. – Вы так представляете себе ваш красный рай?
– Эх, если выживите в этой мясорубке, лет через пятьдесят вспомните меня. Огромный прекрасный город. И ощущение новой грядущей смуты. Так будет.
Вряд ли вспомню, – офицер повернулся к товарищу Алексею и для удовольствия залепил ему держимордовским кулаком Лаврушин вздрогнул, будто ударили его самого. – Вот он, облик грядущего хама, который от всей Руси не оставит ни камня. Вижу, вы интеллегентные люди. Что у вас общего с этими?
– Мне очень жаль, господа, – офицер встал перед ними. – Единственно, чем могу помочь вам – это не пытать.
– Подарок, – хмыкнул Степан.
– Но завтра вас расстреляют.
Тут очнулся товарищ Алексей и прокричал:
– Держитесь, товарищи! Им не сломить нас пытками и застенками. Будущее за нами!
– Это все твои эксперименты, Лаврушин! Говорил тебе, не может быть такого генератора, аН нет – испытывать понесло!
– Вы о чем? – насторожился офицер.
– О том, что это не наше кино, – вздохнул Лаврушин и заискивающе произнес: – Господин капитан, а может, не стоит расстреливать? Может, договоримся.
Он заработал презрительный взор подпольщика и насмешливый взор капитана.
– Нет веры тому, кто раз связался с хамом, – процедил тот. – Увести.
Лаврушин пытался обдумать, сидя на соломе, планы спасения, но ничего путного не приходило. Под утро задремал. Разбудил его конвоир.
