Безусловно, придется менять и символы на стенах храмов, слегка подпортив их повторным гравированием. Но разве фараон не владеет руками каменщиков? Им просто придется выбить надпись на камне немного в глубине, тогда новое имя «Эхнатон» отбросит длинную тень, благословение, которое Атон дал фараону.
Да будет так.
Персидская империя
Империя Афин
Империя Карфагена
Римская империя
Рим, 477 г. н. э.
Родерик застал Беовина, когда тот крушил нос статуе.
— Пошли, там еще осталось золото, — позвал Родерик друга. — К тому же Аларих нашел храм, который хочет снести, и нам понадобятся твои сильные руки.
Беовин поднял глаза:
— Сейчас, только закончу.
Он установил бюст слегка под углом, так, чтобы линия шеи и вертикальная грань камня составляли одну линию. Беовин скептически измерил угол.
— Все должно быть точно, — заметил он, приподняв боевой топор и выставив вперед лезвие.
Если бы самому Родерику понадобилось расколоть статую, то он ударил бы с размаху, не утруждая себя стаскиванием статуи с пьедестала. Хватило бы одного хорошего удара, чтобы все сооружение содрогнулось. А если нужно разбить нос, как это делает Беовин, то можно просто ударить сбоку.
— Почему тебя так занимают лица римлян? — спросил как-то Родерик у друга. — И почему именно носы, а не, скажем, глаза, уши или губы?
Беовин помолчал, обдумывая ответ.
— Однажды кто-то найдет эти статуи, — наконец ответил он, — может быть, то будет друг или родственник, а может быть, кто-то ничего о них не знающий. Представь себе всех этих цезарей с отбитыми носами! — Беовин сжал пальцами нос. — И ТАГДА АНИ БУДУТ ГАВАРИТЬ ТАК, — воин убрал руку и шумно рассмеялся.
Беовин, несомненно, воображал, что эти каменные изваяния незримыми нитями связаны с прахом мертвых. Возможно, римляне придерживались подобной точки зрения, иначе зачем бы им понадобилось создавать статуи в таком многообразии. Настанет день, когда души умерших воскреснут и окажутся с испорченными чертами лица. Именно поэтому Беовин и превратился в виртуоза по части разбивания носов.
Всякий раз он снимал бюст с пьедестала и ставил на землю, тщательно проверял все углы и подпирал изваяние камнем, напоминая греческого философа с циркулем и линейкой. Сейчас варвар склонился над ухом статуи. Широким концом лезвия Беовин дотронулся до кончика белого холодного носа и, описав топором высокую дугу, нанес удар.
Над изваянием поднялось облако белой пыли, а между щек возникла глубокая трещина. Беовин плюнул в дырку и ударил по изваянию ногой, оставив его валяться в пыли. «На его месте я бы выставил голову для всеобщего обозрения», — подумал Родерик.
— Так ты говоришь, храм? — Беовин ухмыльнулся. — А нет ли там хорошеньких прислужниц?
— Боюсь, что все разбежались… Но Аларих считает, что они могли спрятать золото на чердаке.
— Ну ладно, а жрецов там тоже нет? Их мужчины неженки и не отличаются силой.
— Тоже исчезли.
— Проклятье.
Беовин, однако ж, последовал за Родериком, но лишь до того момента, пока не увидел другую статую с неразбитым носом. Родерик тщетно пытался привлечь внимание друга, затем, отчаявшись, двинулся к храму один, оставив Беовина со статуей, которую тот пытался снять с постамента. Было ясно, что он горит желанием явить миру еще одну безносую фигуру.
Весь мир был в движении. Аларих со своей бандой готов, вандалы, ломбардцы, саксы и еще дюжина племен, о которых Родерик знал только понаслышке, расползлись по виноградникам и садам, которые слишком долго берегли для себя прежние хозяева.
Родерик ясно понимал, что Беовин просто дурак. Глупо тратить время на мраморных истуканов и нелепые домыслы о том, что подумают друзья умершего римлянина, застав его без носа. Нужно хватать золото, драгоценности, если таковые попадались, металлическую тарелку или чашку, оружие, подходящее всаднику, и мчаться дальше. К черту мебель, к черту статуи, переспать ночь с первой попавшейся женщиной, бросить ее и мчаться дальше!
Родерик знал, что в мире существуют вещи похуже изнасилований и грабежей. Вслед за вандалами и готами, дыша в затылок саксам и кельтам, двигались иные люди — одетые в черное степные всадники. Люди из земель, где восходит солнце, маленькие человечки с кривыми ногами, привыкшие по неделям не сходить с седла. Люди, живущие в кожаных шатрах и ничего не ведающие о золоте, не мыслящие о женщинах, но готовые убить любого, кто имел неосторожность попасться им на пути, ради удовольствия убить. Люди, пьющие кровь своих врагов, разговаривающие на языке, непонятном другим, и не останавливающиеся ни перед чем.
Единственным разумным выходом для варваров, подобных Алариху с его бандой, было награбить сокровищ, на которые удастся наложить лапу, взять на неделю еды и мчаться прочь. Где-то, скорее всего на юге, им может посчастливиться найти убежище, но до той поры задерживаться здесь значило подвергать себя опасности, а тратить время на порчу статуй — чистой воды безумие.
Ибо мир сошел с ума.
Эдуард-исповедник
Вильгельм-завоеватель
Генрих-мореплаватель
Елизавета Великая
Лондон, 1688 г.
Лорд Эффенбери уже и так успел вложить достаточно денег в морскую торговлю и не видел никакого смысла тратить еще.
— Милорд, подумайте о благе отечества! — воскликнул Шеруэлл.
— Как бы не так, — проворчал Эффенбери.
— Милорд, вы богатый человек и можете позволить себе риск утрат в морском путешествии. Естественные убытки от штормов и бурь, а также непредвиденных обстоятельств, таких, как пираты или вероломство туземных царьков.
— Естественно, — ответил Эффенбери. — Это разумно, ибо большой прибыли нельзя получить без соответствующего риска.
— Но в этом-то и суть предложения господина Ллойда. Все мы вкладываем капиталы в заморскую торговлю, и каждый, рискуя, достиг критической отметки. Кое-кто, чьи денежки очень пригодились бы при снаряжении новых кораблей, больше не даст ни пенни — и все из-за боязни.
— А я никогда не утверждал, что торговля с Америкой — удел слабых, — гордо вскинул голову лорд.
— В этом все и дело! Если мы уменьшим риск в половину, вчетверо, оставив десятые и двадцатые доли, тогда мы сможем снова вовлечь робких в дело. Нам нужны люди. Вообще говоря, если вы решите не участвовать, то окажетесь вне игры и можете много потерять.
