- Не заводись. Скажи лучше, что теперь делать будешь.
- Что делать? Любить буду! Писать буду! Жить буду!
- Все это хорошо, но, помнится, мы мечтали жить не только в кругу своих мелких личных интересов.
- Искусство и любовь - вот все, ради чего стоит жить на этом свете. Все остальное - стойло и пойло.
- Она все знает? - спросил Светлый, оставив попытки в чем-то переубедить своего оппонента.
Евгений отрицательно покачал головой.
- Вот! - предупреждающим тоном сказал Антон.
- Да не переживай ты! Все образуется.
- Как-то неубедительно прозвучало.
- Не придирайся. И не обижайся. Заходи через пару дней - увидишь: все образуется.
Поэт понял, что разговор окончен. Евгений направился в подъезд.
- Стой! - крикнул Светлый. - А эти странные партизаны, которые мост...
Художник, не дослушав вопроса, утвердительно кивнул головой и удалился, оставив Антона стоять с открытым ртом.
V
- Ты проводишь меня? Я хочу пойти к маме на могилу. Надеюсь, это можно? - спросила Инна в тот же день.
- Да, конечно. Но, может быть, лучше завтра? Я думал, мы сегодня побудем вдвоем.
- Я хотела бы сегодня, - заупрямилась Инна. - Если ты не можешь, я пойду одна.
- Нет-нет, я пойду с тобой. К тому же, мы хотели купить тебе кое-что из вещей. Вот и зайдем на обратном пути. Мне кажется, тебе пойдет оранжевое платье.
- Я хочу синее.
- Может, лучше зеленое?
- Тебе что, не нравится синий цвет?
Евгений неопределенно пожал плечами.
- Как, тебе не нравятся мои синие глаза? - нарочито сердитым тоном спросила она.
- Синие глаза нравятся, а синее платье - не очень. Впрочем, если ты очень хочешь...
На кладбище было тихо и пусто. Пахло прелой листвой. Могила ее мамы неожиданно оказалась в довольно запущенном состоянии. Евгений не отходил от Инны ни на шаг. Часто ему приходилось буквально закрывать собой то, что находилось совсем близко и чего ей видеть было нельзя.
- Ты можешь пройтись, - попросила Инна. - Я минут пять посижу одна.
Евгений отошел, стараясь по-прежнему закрывать собой страшный объект.
- Сколько заброшенных могил! - сказал старик в видавшей виды рясе, похожий на старинного пустынника. И сколько зла развелось, алчности, никто ни о чем не думает наперед. А ведь сказано у пророка: "Горе тем, которые постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот. И что вы будете делать в день посещения, когда придет гибель издалека? К кому прибегнете за помощью? И где оставите богатство ваше?"
- Вы монах, что ли? - полюбопытствовал Евгений.
- Старец я, и удивляюсь всему увиденному здесь.
- Здесь, как везде. А решают в столице, дедушка.
- Да-а. И сказано у пророка: "Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь убийцы. Серебро твое было изгарью, вино твое испорчено водою, князья твои законопреступники и сообщники воров..."
- Издалека идете?
- Ох, издалека. И дал мне Господь узреть грядущее...
Что-то проговаривая, старик скрылся среди деревьев.
- Позвольте, что вы сказали насчет грядущего? - Евгений устремился за ним, но монах словно сквозь землю провалился.
Тут художник спохватился и бросился обратно. Инны у могилы ее матери не было. Да, она была там, куда он не должен был ее допустить.
- Что это такое? - женщина дрожала, как от холода. - Ты знаешь, да?
- Пойдем отсюда, это просто случайное совпадение, - Евгений постарался сохранить спокойный, непринужденный вид.
- О чем ты говоришь? Ведь это же моя фотография - посмотри!
- Ну, может, это какая-то глупая шутка, - начал теряться художник.
- Какая шутка? Кто может так шутить? Кому это надо? - говорила она, жалобно всхлипывая. - Я же чувствую: что-то не так. Только не пойму, что. Ну скажи, не лги мне.
Она медленно села на лавку у своей могилы и заплакала навзрыд. Он опустился рядом, уткнулся лицом в ее колени и закрыл глаза. На него нашло какое-то оцепенение. Ему вдруг стало казаться, что это он умер и его закопали здесь, под этой плитой, а она всегда была жива и сейчас пришла к нему на могилу.
- Пойдем домой, - наконец сказал он после бесконечно долго длившейся паузы.
- Ты мне не скажешь?
- Скажу. Пойдем домой.
Инна достала из сумки платок и зеркальце, стала вытирать лицо.
- Я боюсь, - вдруг сказала она.
- Чего?
- Не знаю. Но я очень боюсь. Я хочу, чтобы мы пошли ко мне.
- Зачем?
- Не знаю. Но я тебя очень прошу.
- Хорошо, но мы же хотели зайти в магазин.
- Нет, не сейчас.
Ему все же удалось затащить Инну в магазин, затем в другой, третий. И она выбрала себе ярко-синее платье. Потом он сказал, что уже поздно, что он устал, да и она, судя по всему, - тоже, и что завтра они непременно пойдут к ней. И завтра же он расскажет ей о нелепой случайности, из-за которой ее посчитала погибшей. Потом они сидели у Евгения, и он старался всячески ее утешить, отвлечь от тяжелых мыслей. Когда он очередной раз взял женщину за плечи, она вдруг отстранилась:
- Подожди.
- Никак не можешь отойти от пережитого потрясения?
- Дело не в этом, - она отрицательно покачала головой. - Вернее, не только в этом.
- В чем же еще? - Евгения начало одолевать смутное, но ужасное предчувствие.
- Со мною что-то происходит.
- Я понимаю, тебе трудно. Ты расстроилась, не знаешь некоторых обстоятельств, тебя это тревожит, угнетает.
- Не только это.
- Ну что еще? Что?
- Что-то происходит с моим телом - оно как-то немеет, будто отмирает. Такое чувство, что я еще здесь и в то же время - уже не здесь.
Евгений посмотрел в ее неподвижные, затуманенные глаза и ощутил чувство ужаса, от которого похолодело внутри.
- Так что? - гипнотизирующим голосом спросила женщина, глядя в его лицо остекленевшими глазами. - Может быть, ты теперь скажешь мне?
Художник понял, что попался - не надо было так откровенно пугаться.
- Это усталость. Ты перенервничала, вот тебе и нездоровится. Я вызову врача, он пропишет лекарства. А пока тебе надо принять горячую ванну. Сразу станет легче. Вот увидишь. Сейчас...
Он заметался по квартире, засуетился, не зная, что делать сначала - вызвать врача или готовить ванну. Наконец он заскочил в ванную, открыл краны, стал регулировать температуру воды.
Когда Евгений вышел из ванной, в комнате было пусто. Разум, кажется, отказал ему. Ничего не соображая, он метался по квартире, заглядывая всюду, где может поместиться взрослый человек, а затем и туда, где не поместится даже ребенок. Наконец эта горячка у него прошла.
- Этого не может быть, - шагая взад-вперед по комнате и часто жестикулируя руками, заговорил он. Это мы - те, кто перемещается отсюда, возвращаемся. Потому что так задумано. А они - те, кто находится там, могут переместиться только с нашей помощью, когда мы возвращаемся. Перемещение снова туда без этих препаратов, рамочек с шариком никем не предусмотрено и потому невозможно. Тогда где же...
